День поминовения - Сейс Нотебоом

— Из Эстонии. Но мы это уже проходили.

— Да-да. Такое впечатление, что за тобой гонится ведьма.

— Пожалуй, наоборот.

— Артур, почему ты не хочешь рассказать мне, в чем дело? Ведь мы с тобой старые друзья. Я спрашиваю не из любопытства.

Он рассказал. Выслушав его, она долго молчала. Он заметил, что деревья у канала уже покрылись листвой. Середина июня, время идет быстро. Фонари отбрасывали оранжевый свет. С воды донесся звук мотора, на носу катера горел фонарик. Суденышко выплыло из — под моста со стороны канала Рехюлирс-храхт. У руля стоял плечистый мужчина.

— Вот и он, — сказала Эрна. — Здорово, если бы он сейчас запел.

— Катер у него и так поет. Тук-тук-тук, ты замечательно надиктовала мне на автоответчик. Почему тебе хочется, чтобы он запел?

— Потому, что мне грустно после твоего рассказа.

Какое-то время они еще постояли у окна молча.

Он смотрел на нее. По-прежнему Вермер.

— Ты меня разглядываешь. Смотришь, как я старею.

— Ты не стареешь.

— Не ври.

Молчание. Звук катера стих за поворотом.

— Послушай, Артур.

Он не откликнулся.

— Если посчитать, то сколько всего часов ты видел эту женщину?

И чуть позже:

— Почему ты молчишь?

— Я считаю. Один световой день. Один долгий световой день.

Но это была неправда. На самом деле — годы, много лет, много долгих-долгих лет. Время — чепуха, Дали правильно это понял, вот и нарисовал свои тающие циферблаты. Чепуха, которая утекла прочь, но все равно осталась сидеть у тебя в костях.

— Зачем тебе так спешить?

— Откладывать уже нельзя.

Про себя он подумал: сейчас она скажет, что я уже стар для такого. Но она сказала совсем другое:

— Знаешь, Артур, эта женщина — плохая новость.

— Ты не имеешь права так говорить.

Эрна отступила на шаг.

— Ты первый раз в жизни повысил на меня голос. Я уж подумала, вот-вот ударишь. Ты бледный, как стенка.

— Я тебя в жизни не ударю. Но ты судишь о человеке, с которым не знакома.

— Я внимательно слушала тебя. И это не суждение.

— Так что же? Предсказание? Магическая женская интуиция?

— Перестань. Просто я за тебя беспокоюсь, вот и все.

— А тебе самой это не кажется нелепостью? Пусть я совершаю ошибку, но я же имею право ошибаться. И в любом случае я от этого не умру.

Эрна пожала плечами:

— Давай-ка чего-нибудь выпьем.

И потом:

— Когда ты уезжаешь? А рубашки тебе не надо постирать? Можешь положить у меня в машину. Ты же знаешь, я люблю гладить.

Он с трудом перевел дыхание.

— Я не хотел на тебя кричать. Но почему ты так сказала?

И он повторил ее слова с тем же выражением, в том же ритме: «Эта женщина — плохая новость».

Она заглянула ему в глаза, и сквозь ее лицо он увидел Рулофье. Господи, какая сентиментальная чушь, однако это так. Кто-то его предупреждает. Но кто?

— Ты слишком хороший рассказчик, — сказала Эрна, — вот и все. Эта женщина просто стояла у меня перед глазами, пока ты говорил, то есть… — Она не закончила фразу и добавила упавшим голосом: — Ладно, try your luck, попытай удачи. На чем ты поедешь?

— На машине.

— На этой своей развалюхе?

У него была старая «вольво-амазонка».

— А что?

— И когда отправляешься?

— Прямо сейчас.

— Не валяй дурака. Надо же прежде со всеми договориться…

Он показал свой мобильный телефон.

— А в твоей мадридской квартире сейчас никто не живет? Ты уже звонил своему приятелю?

Даниэль Гарсиа всегда снимал трубку только после нескольких десятков гудков, потому что, по его собственному выражению, часть своего тела он некогда оставил в Анголе.

— Пожалуй, самое странное — это когда зло набрасывается на тебя из-под земли. Хоть и знаешь, что такое бывает, но все равно не ждешь. Мины, вот уж точно цветы зла. Зло может распространяться и по горизонтали, и по вертикали, но если по вертикали, то обычно сверху вниз. Бомбы летят вертикально, пули летят горизонтально. Ты сам куда-то падаешь, или на тебя что-то падает. Нехорошо, когда рок является оттуда, где надлежит быть могиле, это ты должен туда в итоге лечь, а не какая-то дрянь оттуда выпрыгнуть на тебя. Когда получается наоборот, это нечестно.

В профессиональном кругу Даниэля прозвали Философом, и Артур считал, что недаром. Тот же самый мир, в котором обитал Артур, благодаря неожиданным комментариям Даниэля представал совсем в ином свете. Мина оказывалась здесь подземным цветком, который в роковую минуту вдруг разрастается с катастрофической скоростью: этот плотоядный цветок смерти и уничтожения забрал у Даниэля кисть его левой руки и часть левой ноги, унес их в дальние края, «куда я сам не мог за ними последовать. Одному Богу известно, где они сейчас находятся». К своей потере он отнесся крайне трезво.

— Си-эн-эн дорого заплатила мне за мои недостающие детали, и это говорит в их пользу.

Пройдя курс лечения, он поселился в Мадриде («Там хоть поменьше буду бросаться в глаза»), купил широкоформатную камеру и стал, несмотря на свою инвалидность, одним из самых популярных фотографов определенной тематики. Первый большой репортаж, сделанный им после ранения, был посвящен жертвам противопехотных мин в Камбодже, Ираке и, разумеется, Анголе. («Заниматься надо всегда тем, в чем лучше всего разбираешься».)

Но сейчас никто так и не снял трубку, и Артур поймал себя на том, что ему очень хотелось бы услышать глуховатый голос Даниэля с его никарагуанским акцентом.

У Даниэля Гарсиа была крепко сбитая, почти квадратная фигура («проявление моей математической сущности») и темные, с проседью, густые курчавые волосы.

— В этом вашем Суринаме мою шевелюру назвали бы «крусувири», слышал такое слово? И зачем вам было обзаводиться колониями, если вы не интересуетесь подобными вещами?

— Суринам уже не наш.

— Э-э-э нет, батенька, так легко вы от Суринама не отделаетесь. Уж чем завладели, тем завладели.

Они познакомились на фестивале документальных фильмов, где оба получили приз Европейского сообщества в виде миниатюрного лаврового венка из листового золота, упакованного в прозрачную пластмассу и большую коробку из сиреневого бархата. («Не поеду с ней в руках, с этой парикмахерской картонкой, а то еще увяжется за мной бригада голубых. Дайте-ка мне молоток, и мы живенько вытащим отсюда золотишко».)