Портрет семьи - Наталья Нестерова

У триста седьмого кабинета дожидались приема человек десять. Лида прошла без очереди, произнеся «пароль»:

— Из мэрии!

Несколько минут я подвергалась ненавистным взглядам, точно таким, какие сама бросала на блатных безочередников. Я желаю всем женщинам добра, но, когда его мало, свой кусок не стану делить.

Если я могу кормить пригревшего меня человека третьесортными продуктами, а сама втихую виноград уминать, то что уж говорить о морали!

— Заходи! — приоткрыла дверь кабинета Лида и втащила меня.

Сама она вышла в коридор. Я услышала, как Лида утихомиривает возмущенную очередь: «Экстренный случай! Острая беременность в шестьдесят лет! Бабы, женщины, вы же понимать должны!»

Гликерия Семеновна была немногим старше нашей Лики, совсем девочка. В какой-то песне Розенбаума есть строчка: «А девочки — как куклы заводные». Заявление зрелого мужчины, которое радует слух его ровесниц. Но для меня действительно юные девы почти на одно лицо Общее их лицо приятное, симпатичное и милое. В юности все красивы, в среднем возрасте — единицы, в старости — избранные.

Время отделяет шлак от породы, приходит мудрость или торжествует дурь.

У алапаевской Гликерии, думала я, пока она знакомилась с моим единственным медицинским документом — заключением давнего УЗИ, — есть шанс лет через шестьдесят превратиться в избранную — в старушку с просветленным лицом и аурой доброты.

На взяточницу Козлоумову я взирала с трепетной надеждой. На юную Гликерию — цинично рассуждая о женской красоте. К завотделением я пришла с обнаженной душой. Теперь постаралась заковаться в броню. «Куклы заводные» — один из элементов брони. Надо думать не о собственном тяжком положении, что вызывает слезы, а на отвлеченные темы, желательно унижающие твоего противника. Я была готова в любой момент пустить в ход заготовленное оружие — отпечатанные выписки из министерских приказов, гарантирующие мои права.

Но оружие не потребовалось, хотя Гликерия Семеновна обрушила на меня водопад упреков. Они звучали дивной музыкой в моих ушах.

— О чем вы думали? В вашем возрасте и положении надо постоянно находиться под наблюдением врача! Если решились рожать, то будьте любезны позаботиться о здоровье ребенка. Какая дремучесть! А еще в Москве живете! Даже анализа крови нет! Где выписка из медицинской карточки о сопутствующих заболеваниях? Где… Чему вы улыбаетесь? Что смешного?

— Простите! Отныне я обязуюсь строго соблюдать все ваши предписания!

— Самое правильное — положить вас в стационар, в дородовое отделение, обследовать и наблюдать.

— Там хорошие условия?

— Не очень, — призналась доктор.

— Со своими простынями и туалетной бумагой, питание как в армии, медикаментов не хватает?

Гликерия Семеновна кивнула.

— Тогда давайте сначала попробуем заняться мной амбулаторно. В оправдание скажу, что регулярно пью витамины для беременных, отлично питаюсь, гуляю на воздухе и бросила курить.

— Еще бы вы и курили! Раздевайтесь и ложитесь на кушетку.

Настроение Гликерии Семеновны и мое, конечно, значительно улучшилось, когда выяснилось, что ребеночек лежит правильно и сердечко его бьется как положено.

— Погодите радоваться, — сказала доктор, — придут результаты анализов, тогда порадуемся.

И она постучала по столу:

— Тьфу-тьфу! Не сглазить!

— Тьфу-тьфу! — Вслед за ней я изобразила плевки через плечо, хотя никогда не была суеверной.

«Сколько дать? — размышляла я, одеваясь. — Триста, двести? Если завотделением берет шестьсот, то рядовой врач половину?»

Приготовила я тысячу рублей, но расставаться с ними было очень жалко.

«Жмотка!» — обругала я себя мысленно и положила на стол перед Гликерией две купюры по пятьсот рублей.

— Извините, что не в конверте!

— Что вы! — вспыхнула девушка. — Заберите немедленно!

Но я успела перехватить ее взгляд на деньги, не жадный, а скорбный, в котором за доли секунды промелькнули мечты о том, что можно купить на эти деньжищи.

— Не заберу! Они в моем бюджете уже не числятся. Гликерия Семеновна, не ставьте меня в неловкое положение! Мне вредно волноваться, сами знаете!

— Нет, не возьму! — отчаянно борясь с собой, произнесла она.

— Возьмете! — Выдвинув ящик ее письменного стола, я бросила туда бумажки и задвинула ящик. — Все, забыли!

Гликерия определенно была хорошим врачом, об области профессиональной еще рано судить, но в человеческом плане — очень хорошим. С таких можно не брать клятву Гиппократа, они и без клятв будут лечить людей. Но с деньгами все-таки лучше! Как ни крути!

Почувствовав себя обязанной, Гликерия рассказала мне о коммерческом отделении в роддоме, куда, естественно, желательно попасть. Сама она в роддоме на полставки подрабатывает. И когда у меня начнутся схватки, даже не в ее дежурство, я могу позвонить и срочно ее вызвать, вообще обращаться в любое время суток. Из кабинета врача я выходила, держа в руках не только направления на анализы, но листочек с домашним и рабочими телефонами Гликерии Семеновны.

Когда нам не дают положенного, горечь обиды понятна. Но откуда берется ликующая радость, если получаем то, что можем получить по праву, по закону?

Мое настроение было столь прекрасно, что я расщедрилась и приготовила на ужин Игорю ту же рыбу, что и себе. Разницы между минтаем и норвежской треской он не заметил.

Хорошая полоса продолжалась, я прекратила глупые звонки в Москву. Мои анализы оказались в норме, я внесла залог за будущие роды в «элитном» отделении. Почти уговорила Игоря сделать косметический ремонт в маленькой комнате, куда собиралась переехать с дочкой и ее кроваткой. Каждый день я делала ей маленькие подарки: покупала распашонку, или пеленку, или погремушку. Эти вещички приводили меня в умилительный восторг. Я раскладывала детское приданое на диване, добавляла обновку, любовалась и напевала, урчала от удовольствия.

На продуктовом рынке к моим причудам привыкли. Уже никто не спрашивал, зачем приходить каждый день, покупать по одному яблоку, по три сливы, гроздь винограда или двести грамм мяса?

Почему не купить сразу килограмм и не таскаться ежедневно? Не могла же я объяснить, что поедаю деликатесы втайне и запасы мне хранить негде.

Словом, меня воспринимали как тетку с тараканами в голове. Я стала своего рода достопримечательностью рынка. Сумасшедшая, у которой отлично с устным счетом. Если апельсин весил сто двадцать грамм, то я быстро высчитывала его стоимость и не соглашалась платить за сто пятьдесят. Пылкие азербайджанцы, основные торговцы на рынке, поначалу вспыхивали, когда я уличала их в двадцатиграммовой разнице, и отсчитывала копейки.