Башня Королевской Дочери - Чез Бренчли

— Входите.

Вошёл Блез. Джулианна ещё раньше узнала его по тяжёлым шагам, так непохожим на шарканье сандалий, в которых ходили монахи. Вот уже второе утро подряд сержант приносил девушкам поднос с завтраком; второе утро подряд Джулианна замечала, что он краснеет и старательно отводит глаза, словно чувствуя вину за то, что дерзнул войти в комнату госпожи прежде, чем та соизволила покинуть её. «А ведь он едва не застал нас в постели, — подумала Джулианна. — Интересно, что бы он сделал тогда? Наверное, умер бы со стыда…»

— Доброе утро, Блез. Вы снова решили прислуживать нам?

— Мадемуазель, я взял поднос у брата, который нёс его вам. У меня для вас весть. Его милость прецептор будет рад, если вы посетите его сегодня утром в свободное время.

— Он прекрасно осведомлён о том, что у нас всё время — свободное, так что это, видимо, следует считать приказом. А зачем я ему?

— Не знаю, мадемуазель, — флегматично отозвался сержант. Похоже было, что он все прекрасно знает, но не намерен ничего рассказывать — то ли потому, что ему было приказано молчать, то ли потому, что это было не его дела. Как бы то ни было, он молчал.

— Он имел в виду, что надо явиться немедленно? — с ноткой грусти в голосе осведомилась Джулианна, не сводя глаз с подноса. Она была голодна — всё-таки позади остался тяжёлый день и бессонная ночь. Дипломатия, конечно, ждать не любит, но…

— Насколько я понял, сразу после завтрака, мадемуазель.

Разумеется. Прецептор тоже был дипломатом. Умиротворённая Джулианна кивнула.

— А меня он не имел в виду? — встряла Элизанда.

— Не знаю, мадемуазель. Он приказал мне передать весть мадемуазель Джулианне.

Для Блеза это явственно означало «нет», но Джулианна рассудила по-своему и готова была защищать это своё решение.

— Разумеется, он имел в виду и тебя. Ты ведь моя компаньонка, моя чаперонка, — заявила она с вредной улыбкой. «Кто его знает, вдруг мне понадобится защита чаперонки, может быть, девушек нельзя оставлять наедине с его милостью прецептором…»

Элизанда ответила ей улыбкой и взяла у Блеза поднос.

Пока они ели, сержант дожидался на лестнице, но девушки не торопились. Хлеб оказался мягким, мёд — сладким, овечье молоко — густым и вкусным. А прецептор, будучи занятым человеком, вряд ли не найдёт занятия на свободные полчаса и уж наверняка не станет обвинять гостей в опоздании.

Когда девушки были готовы, Блез провёл их в ту часть замка, где они ещё не были — если только Элизанда не забредала сюда во время своих прогулок. Для Джулианны же место было абсолютно незнакомо.

Ещё один двор, ещё башня; но здесь каменные плиты были устланы камышом, поглощавшим стук сапог Блеза. Стоявший на страже монах открыл дверь личных апартаментов прецептора и с поклоном пропустил гостей, старательно отводя взгляд от женщин, закрывших лица вуалями. Впрочем, это было сделано так осторожно, что Джулианна не могла бы поручиться, что не ошиблась.

Они оказались в комнате из тех, которые отец Джулианны, будучи в хорошем настроении, называл «образцом величавой скромности», а пребывая в плохом — «монашеским ханжеством». Мебель в комнате стояла простая, но эта простота стоила немало: ничем не украшенные шкафы и стулья мастерской работы были сделаны из дерева, произраставшего только на дальнем краю Королевства; доставка этого дерева в Чужеземье обходилась недёшево. Коврики на полу, самые простые, неброского цвета земли и соломы, были сотканы из шёлка. Джулианна видела такие вещи прежде всего раз или два — их выменивали у восточных шарайцев. Белые стены были девственно чисты, без всяких украшений, если не считать двух гобеленов, изображавших Аскариэль при свете дня и в темноте — даже в ночи город светился золотом — и знака Господа, двойной петли, но сделанной не из драгоценных камней и не гравированной, какие Джулианна видела в Марассоне, а мастерски выкованной из чистого золота.

Комната была пуста. Брат у двери попросил их подождать и предложил освежиться. На одном из сундуков стояли стеклянные с серебром стаканы и кувшин. Элизанда принюхалась и подняла брови.

— Это джерет, — негромко произнесла она. — Шарайцы делают его из трав и ягод. В Чужеземье он встречается… редко.

И в Марассоне тоже. Однажды Джулианна, будучи маленьким ребёнком, попробовала джерет из отцовского стакана, и до сих пор помнила вкус напитка.

Элизанда подняла кувшин и плеснула понемногу в два стакана. Потом она вопросительно посмотрела на Блеза.

— Спасибо, не надо, мадемуазель. Я не был приглашён.

Он вышел, и монах закрыл за ним дверь.

Джулианна приняла кубок из рук Элизанды, наклонилась, понюхала — и вновь стала маленькой девочкой, которую удивляло все на свете, которая была без памяти счастлива принять из рук отца сокровище. Девушка откинула вуаль и отпила глоток. Вкус был тот же самый, вначале кисловатый травяной, от которого на краткий миг свело рот, а потом сладкий, фруктовый, смывший неприятное ощущение. «Похоже на лекарство», — сказала девочка, впервые попробовав напиток. Отец посмеялся тогда над ней, но и сейчас впечатление было схожим. В напитке была горечь, которая чувствовалась довольно сильно даже после фруктовой сладости. Словно бы он и был задуман таким резким, словно сладкая его часть была всего лишь уступкой. И всё же сочетание компонентов было идеально, любое изменение испортило бы вкус. Да, вздохнула Джулианна, это напиток взрослых людей, и всё же он вернул её в детство.

— Исключительный вкус, — заметила она.

— Я рад, — раздался за её спиной мягкий звучный голос прецептора. А ведь девушке казалось, что позади неё была глухая стена!

Она повернулась резче, чем ей хотелось бы, и увидела, как опадает один из гобеленов — очевидно, под ним была потайная дверь или по крайней мере проход. Будь там дверь, девушки наверняка услышали бы скрип, петель. Сандалии прецептора бесшумно касались ковров, и тут Джулианна не могла винить себя за то, что не слышала его шагов, — он наверняка старался идти совершенно беззвучно. Девушке подумалось, что этот человек ничего не делает необдуманно, всюду видит свою цель.

Он встал перед ней на расстоянии вытянутой руки — а руки у него были длинные. Мягкий взгляд, благосклонная улыбка, серебристые волосы и лысина, словно тонзура, дарованная Господом верному слуге. Прецептор олицетворял собой миролюбивую веру, а в её существовании Джулианна сильно сомневалась. И сомневалась не зря. «Это ведь он приказал сжечь мальчиков живыми». И наверняка был где-то рядом, наблюдая за выполнением своего приказа, а может, сидел, слушая их крики. А может, молился, читал или спал, не слыша ни звука, совсем позабыв о казни. Впрочем, это было не важно.

Джулианна потянулась к вуали, намереваясь опустить её, но прецептор произнёс:

— Не надо, сейчас нас никто не видит. Оставим наивные обычаи наивным людям. Боюсь, что за последние несколько дней мы плоховато развлекали вас и спасать нашу репутацию в ваших глазах уже поздно. Так позвольте хотя бы намекнуть на то, как мы хотели бы обращаться с гостями.