Загадки истории - Эдвард Радзинский

На днях губернатор вызвал графа Бертрана и учинил ему выговор» за вызывающее поведение генерала Бонапарта».

В воскресенье остров покинул адмирал Малькольм, весьма симпатизирующий императору. Он пришел проститься в сопровождении Лоу, ищущего любой случай увидеть императора, чтобы убедиться: он не сбежал.

Не предложив губернатору даже сесть, император бросился в атаку:

– Бертран командовал армиями! Почему вы смеете обращаться с ним, как с вашим подчиненным?! – И, не дожидаясь ответа, продолжил: -Правительства берут на службу два типа людей: тех, кого уважают, и тех, кого презирают. Вы – из последних, и ваш пост – это пост палача!

– Я только выполняю приказы, – растерялся Лоу.

– Пройдет время, и о вас, а заодно и тех, кто отдавал вам эти приказы, будут вспоминать лишь в связи с вашим недостойным поведением по отношению ко мне! Убирайтесь и не смейте приходить ко мне, иначе как с приказом о моей казни! Только тогда я велю отворить вам двери! Вон!

Лоу в бешенстве выбежал из комнаты...

– Теперь он жаждет мести, – с удовольствием сказал вечером император. – Однако жаль, что я вынужден говорить слова, которые не простил бы себе в Тюильри. Надо больше хладнокровия – тогда в словах появится больше достоинства и прозвучат они куда сильнее.

И он радостно ждет ответных придирок и издевательств... и о каждом таком случае я должен писать в Европу. И об этой сцене – тоже.

Пришло известие: в палате общин виги (находящиеся в оппозиции) сделали запрос «о недостойном обращении правительства с генералом Бонапартом». Цель достигнута – в обществе начинает расти негодование.

Насчет губернатора император не ошибся – ответ последовал быстро. Лоу сообщил всем нам: «Французы, желающие оставаться при генерале Бонапарте, должны подписать обязательство, в котором они соглашаются подвергнуться всем запретам, какие будут предписаны для генерала Бонапарта. Они должны будут повиноваться английским законам и распоряжениям губернатора и будут осуждены на смертную казнь, если попытаются содействовать побегу генерала Бонапарта. Те, кто откажутся подписать данное обязательство, будут незамедлительно высланы на мыс Доброй Надежды».

Император пришел в ярость и запретил нам подписывать эту бумагу, но мы все подписали ее тайно.

Император попросил меня принести все, что он надиктовал... Две недели читал и вносил поправки, а вчера наконец сказал мне: «Мы славно потрудились».

Да, образ, который он создал, великолепен! Это гений, преданно служивший великим идеям свободы на фоне палящих пушек, развевающихся знамен, мундиров марширующей гвардии, и павших к его ногам государств. Каким тусклым будет казаться мир старых монархий после этого сочинения! Император в блеске великих подвигов вновь возвращался к современникам, чтобы уйти к потомкам – в бессмертие.

Сегодня он попросил меня дописать следующее (он назвал это послесловием): «Меня не заботит, как будут искажать мои поступки. Моя жизнь – гранит, о который ругатели обломают зубы. Историки вынуждены будут рассказывать о моих подвигах, ибо дела мои говорят сами за себя. Я обуздал хаос, облагородил революцию и раздвинул до небес пределы славы. Все это чего-нибудь да стоит... Мой деспотизм? Он был продиктован обстоятельствами – анархия и великий беспорядок уже стучались в дверь, когда я пришел... Моя страсть к войне? Но на меня всегда нападали... Стремление к всемирной монархии? Но сами враги заставили меня стремиться к этому! Честолюбие? Но самое великое! Я мечтал утвердить царство разума, дать простор человеческим талантам. Надеюсь, историки пожалеют, что такое честолюбие осталось неудовлетворенным».

– Ну что ж, – сказал император, – финита! Я уверен – это будут читать поколения.

И он процитировал Библию, что бывало весьма редко:

– «И увидел Он все, что создал, и вот, хорошо весьма». И вдруг сказал:

– Если, мой друг, вас вышлют, вы обязаны суметь провезти с собой в Европу все, что мы записали.

– Да, Сир, – ответил я, несколько удивленный тем, что он заговорило высылке.

– Вы помните, что второй вариант наших, – так он сказал, – сочинений на случай обыска должен быть...

– Спрятан за подкладкой вашего саквояжа, Сир. – Этот саквояж (великолепный, кожаный, с двойным дном) он неожиданно вручил мне на днях.

– Да! – спохватился император. – Мы начали с вами писать мое завещание... возвратите мне его. Что еще у вас есть из моих бумаг... естественно, кроме того, что мы с вами написали?

– Карта Аустерлица, которую вы мне дали. И письма русского царя после Тильзита, Сир.

– Возвратите мне все это, мой друг.

Я поднялся в свою комнату и принес бумаги. Он положил их в стол.

– «И совершил Он к седьмому дню дела свои, которые Он делал, и почил Он в день седьмой от всех дел своих...» Теперь я могу спокойно заняться завещанием. А вы... вы напишите побыстрее то письмо.

Он имел в виду очередное письмо об издевательствах губернатора. Император предложил мне отправить его с покидавшим остров чиновником Ост-Индской компании. Я предупредил императора, что человек этот показался мне очень подозрительным.

– Я почти уверен, что он – шпион губернатора.

– Ничего подобного, – ответил император, – мне он внушает доверие. Да и Киприани его проверял...

Когда я закончил письмо, император позвал Киприани и поручил передать его англичанину.

В тот вечер император долго прощался со мной и сказал:

– Мое будущее наступит тогда, когда меня уже не будет. Но главное свое сражение я, кажется, выиграл... Не оплошайте и вы.

Я не понял и переспросил. Он засмеялся и вместо ответа повторил:

– «И почил Он в день седьмой от всех дел своих»»

Пишу на корабле. Как я и говорил, англичанин донес Лоу... Меня выслали. Но обыск был небрежный. Ибо, к счастью, Лоу решил, что так как высылка моя внезапна, вряд ли я успел спрятать что-то серьезное. Так что за подкладкой саквояжа я благополучно вывез рукопись.

На корабле я часто вспоминал спокойное лицо императора и радовался, что он не вспылил и не пустил в ход заряженное ружье, которое всегда стояло у его кровати.

И только теперь, через много лет, я все понял... Он и не должен был вспылить. Этот фантастический человек, как всегда, предугадал действия противника. Он нарочно все сделал для того, чтобы письмо перехватили, а меня выслали. Он знал, что обыск будет небрежен, и я смогу уехать с законченной рукописью. Вот почему, когда меня уводили, из его спальни не донеслось ни звука...

Я понял теперь его последние слова, обращенные ко мне: «Мое будущее наступит тогда, когда меня уже не будет. Но главное свое сражение я, кажется, выиграл. Не оплошайте и вы».

Но, вернувшись в Париж, я выяснил, что понял далеко не все. Оказалось, у императора была еще одна, возможно, главная тайна. Впрочем, таки должно было быть. Он не мог так просто от нас уйти...