Батареи Магнусхольма - Дарья Плещеева

— У нас тут дворы маленькие, — согласился парень за стойкой. Лабрюйер знал — его звали Фриц, на латышский лад — Прицис, и жил он в этом же квартале, во дворе. — Только цирковой, говорят, огромный.

Он в марках автомобилей не разбирался, но приметил два — большой красный и зеленый. Эти довольно часто ночевали на Парковой.

— И не боятся же хозяева, что их угонят, — удивился Лабрюйер.

— Они что-то такое делают, вроде как лошадей стреноживают. Что-то к колесам прицепляют и вовнутрь засовывают.

— Значит, всего два?

Фриц задумался.

— Два — это постоянно. Это автомобили господина Гринмана, он адвокат, и господина Келлера, он кем-то в ратуше служит. Но недавно еще чей-то появился.

В погребок ввалилась компания студентов, и Лабрюйер отошел со своей кружкой в угол.

Студенты обсуждали тот фурор, который произвела в Риге голова с руками, оказавшаяся в витрине магазина Мушата. По тому, как они хлопали по плечам и поздравляли двух молодых людей, Лабрюйер понял — эти-то и есть главные затейники. Пока допил пиво — узнал кое-что еще…

Студенческая компания была занята собой, и Лабрюйер подошел к стойке.

— Так чей же автомобиль прибавился?

— Кто его разберет, на нем не написано. Его не каждый вечер ставят.

Оказалось — иногда он появляется с наступлением темноты; уследить, кто его пригоняет, Фриц не сумел, да и не любопытствовал; утром он, хотя и приходил рано, никогда этого черного автомобиля не видел; минувшим вечером он также отсутствовал.

Разобравшись, где стояли все три автомобиля, Лабрюйер еще прошелся по Парковой. Он хотел понять, можно ли устроить за капотом засаду. И с большим удовлетворением отметил — на ведущих к погребку ступеньках сидеть и караулить куда как удобнее.

Теперь можно было возвращаться в фотографию.

Немного сомневаясь в том присмотре, который Хорь устроил за Красницкими, Лабрюйер зашел во «Франкфурт-на-Майне» и спросил Вольфа, не появлялась ли эта пара.

— Как же не появлялась! Вышли оба такие веселые, то он захохочет, то она. Я даже выглянул — что там у нас такое? А это они! Идет, друг к дружке жмутся, даже завидно стало, — усмехнулся буфетчик. — Куда-то в гости собрались.

Лабрюйер беззвучно, даже без движения губ, прошептал:

— Тварь…

Потом он дал буфетчику полтину. Тот получал обычно более крупные чаевые, но и полтине был рад, полтина — это двухфунтовый судак к воскресному столу.

В прескверном расположении духа Лабрюйер пришел в свое заведение. Ян сидел на видном месте в ожидании припозднившихся клиентов и читал книжку. Лабрюйер знал — парень мечтает стать инженером, и книжка, скорее всего, какой-нибудь мудреный учебник физики.

В лабораторию Лабрюйер был впущен без затруднений. Одиночество Хоря скрашивал Росомаха. Увидев Лабрюйера, он заулыбался.

— Хорь сказал, ты должен нужные сведения принести.

— Принес, — и Лабрюйер передал все, что рассказал ему Фриц.

— Значит, все правильно — именно этой ночью у нас есть шанс. Я, честно сказать, сомневался, но у Хоря же нюх… Ну, потрудимся сегодня, благословясь! — весело сказал Росомаха. — Ты меня еще в деле не видел. Как раз увидишь.

— Надеюсь, — буркнул Лабрюйер. — Если я никому не нужен, то отойду ненадолго.

— Можете даже вздремнуть, — позволил Хорь. — Поставьте только будильник на одиннадцать. Встречаемся на углу Парковой и Суворовской.

Перед бурной ночью следовало плотно поесть. Не так, чтобы в сон потянуло, а в меру — для бодрости духа. Лабрюйер по привычке, а менять свои привычки он не любил, отправился во «Франкфурт-на-Майне».

У входа он столкнулся с Красницким.

Тот возвращался в гостиницу один — и явно был чем-то озабочен. А время — такое, что даме в одиночку не следует по улицам бродить. И где он оставил супругу — оставалось только гадать. Если собирались в гости — то, может, там, в гостях, она и сидит теперь? Поссорились, наверно. Или же…

Лабрюйер не думал, что исчезновение госпожи Красницкой вызовет в душе хоть тень тревоги. Она — соучастница преступления, и если агенты «Эвиденцбюро» собрались покидать Ригу — может статься, они не захотят тащить с собой русскую женщину. Даже сообщницу… Даже такую, что наутро после убийства ни в чем не повинного человека весело хохочет…

Вдруг Лабрюйеру впервые в жизни захотелось дать пощечину женщине.

Он никогда бы не ударил по лицу Лореляй или Трудхен — разве что сжал предплечье до синяков. Воровки — они и есть воровки, ангелов из себя не строят. А эта… Иоанна д’Арк, чтоб ей!.. Безупречное благородство профиля и кудрей!.. Сам ведь чуть не попался. Фрау Берта — та хоть честно говорит: да, я блудливая кошка, ничего во мне возвышенного.

Он сам не понимал, чего именно не может простить Красницкой. Убийство Адамсона было не главным ее грехом, увы, не главным.

Минуту спустя он опомнился. Не пощечина, нет — а просто молча посмотреть ей в глаза. Она не устыдится, какой уж там стыд. Она, скорее всего, испугается. Вот и прекрасно.

С перепугу она попытается сбежать. Но ведь после смерти Адамсона вся эта шайка уже, можно сказать, сидит на чемоданах. Получится неплохая провокация…

А что скажет Хорь?

Поскольку Хорь сам разводит таинственность и ничего не рассказывает, то и ему рассказывать про один-единственный взгляд совершенно незачем.

Лабрюйер подозревал, где Красницкий мог оставить супругу: неподалеку, в доме профессора Моруса. Там, где веселый дамский кружок репетировал «живые картины».

Там, где бывали молодые гарнизонные офицеры и военные инженеры… Те, что укрепляли Усть-Двинск и возводили новые батареи на Магнусхольме.

Предлог, чтобы явиться в дом к Морусу в такое время, у него был. Студенты! Витрина в магазине Мушата! И не ловля безобразников, а благородная попытка предупредить их…

Никакой дамский кружок у Морусов в этот вечер не собирался, Красницкой там не было. Госпожа Морус еще раз поблагодарила за отличные фотокарточки. Сейчас она была хозяйкой дома и матерью семейства — следила за тем, как дети делают домашнее задание.

Господин Морус принял Лабрюйера в кабинете.

— Простите, что так поздно, — сказал Лабрюйер, — но шалопаев нужно выручать. Сам когда-то такой был, да и вы тоже…

Профессор усмехнулся.

Никому не удалось доказать, что именно он тридцать лет назад тайно принес в аудиторию черного кота, предварительно обрызгав пол и кафедру валерьяновыми каплями.

— Надо бы съездить к господину Мушату, по-хорошему с ним договориться, пока в полиции делу не дан ход, — продолжал Лабрюйер. — Я Мушата знаю, он сперва будет норов показывать, потом быстро угомонится. Да ведь и убытку ему не было, только публика перед витриной толклась…