Жанна – Божья Дева - Сергей Оболенский

Пока эти подкрепления не пришли, арманьяки, располагая, может быть, даже некоторым численным превосходством, могли, казалось бы, надеяться нанести противнику достаточно сильный удар одновременным действием защитников города и армии, наступающей из Блуа. Но дело в том, что численное соотношение сил само по себе не означало ничего: под Азенкуром 6000 англичан уничтожили 30-тысячную французскую армию; под Бернеем 14000 французов и шотландцев были разбиты 10000 англичан; под Рувре – всего несколько недель тому назад – 1600 англо-бургиньонов разгромили 3- или 4-тысячную арманьякскую армию; при попытке взять крепость Сен- Жам-де-Беврон 15-тысячная (а по Жану Шартье – даже 20-тысячная) армия Ришмона бежала от 700 англичан. Всё это военачальники Карла VII запомнили крепко.

После Рувре, пишет орлеанская «Хроника празднования 8 мая», «герцог де Бурбон и прочие вельможи были настолько напуганы проигрышем сражения, что никакими силами нельзя было заставить их выступить из города навстречу англичанам». Кончилось тем, что они совсем ушли со своими 2000 бойцов, оставив в городе лишь Бастарда Орлеанского и маршала Буссака с одним только местным гарнизоном. Как говорит «Дневник Осады», город сам попросил их уйти, потому что они только поедали продовольствие.

Это было 28 февраля. В Орлеане распространилась уверенность в том, что Луарская линия будет брошена и национальная монархия будет в лучшем случае обороняться на линии Центрального массива – Лиона – Дофине. Тогда, «видя себя покинутым», Орлеан решил сдаться герцогу Бургундскому, чтобы только не попасть в руки англичанам, – и получил на это согласие двора. Потон де Сентрай повёз Филиппу Доброму предложение сдать ему Орлеан «в секвестр».

Герцог Бургундский не мог желать ничего лучшего. Но когда он вместе с Сентраем отправился в Париж для переговоров с английскими властями, он нарвался на категорический отказ. Умный, «мягкий», осторожный Бедфорд, старавшийся перед своим правительством не изображать дело в розовых тонах, в глубине души тоже был уверен в безусловном качественном превосходстве английских войск и тоже – как полководцы Карла VII – не понимал ещё, что теперь всё может перемениться. Филиппу Бургундскому он ответил просто, что «не намерен гнать дичь на другого стрелка». Такого тона в разговоре с собою «Великий Герцог Запада» не допускал. 17 апреля (в день, когда Сентрай вернулся в Орлеан) бургундский контингент – впрочем, по-видимому, весьма малочисленный, – был отозван из лагеря осаждавших. Получив вместо Орлеана афронт, Филипп предоставил английскому войску, оставшемуся в числе приблизительно 5000 человек, разбираться одному.

На следующий же день после ухода бургундцев защитники города сделали вылазку. Но англичане им показали, что пока ещё ничего не переменилось: как пишет «Дневник Осады», «по возвращении это стало видно по плачу орлеанских женщин над их отцами, мужьями, братьями, убитыми или ранеными». Только потом, когда настоящая перемена произошла, самоуверенность Бедфорда оказалась крупнейшей политической ошибкой.

Пока же англичане, напротив, с удвоенной энергией вели осадные работы. В течение апреля они соорудили три новых форта: «Париж» и «Руан» на севере и Сен- Жан-Ле-Блан на юго-востоке, на левом берегу реки. Таким образом, они располагали теперь вокруг города цепью из двенадцати «бастилий», не замкнувшейся ещё только на северо-востоке, т. е. с той стороны, где не было и не могло быть никаких арманьякских баз. Между этими фортами англичане начали рыть траншеи. Самая малость съестных припасов и незначительные подкрепления ещё просачивались в город, но всё трудней и трудней.

В то же время в городе знали, что осаждающие ещё 19 апреля получили большое количество продовольствия и военного снаряжения, а также некоторые подкрепления. Со своей стороны, «Парижский Буржуа» жаловался, что в Париже цены на продукты опять полезли вверх, так как английское командование посылало под Орлеан много мяса и зерна.

Таково было положение в 20-х числах апреля, когда Карл VII, «уступая непрестанным мольбам Девушки» (и герцога д’Алансона, вырвавшего в последнюю минуту необходимые дополнительные субсидии), согласился бросить из Блуа под Орлеан свою последнюю армию. Пока Сентрай вёл переговоры с Филиппом Бургундским, можно было ещё надеяться на примирение с «Великим Герцогом Запада» ценой уступки ему Орлеана, т. е. половины Франции; в этом случае Карл VII за бургундским заслоном мог бы оставаться корольком маленького королевства на юг от Луары. В своём неизменном стремлении к «миру с герцогом Бургундским во что бы то ни стало» официальные руководители буржской политики, Режинальд Шартрский и Ла Тремуй, явно ставили на это; потому, вероятно, и Девушку всё ещё «не допускали до дела» – иначе трудно объяснить длительность её задержки в Туре. По счастью для Франции, этот расчёт не оправдался вследствие нежелания Бедфорда уступить Филиппу Бургундскому слишком жирные куски добычи, что вместе с тем, показав нелады внутри англо-бургиньонской коалиции, повело, со своей стороны, к ослаблению – не столько численному, сколько моральному – стоявших под Орлеаном английских войск. Силой вещей у арманьяков слово теперь было за теми, кто ещё верил – или опять верил – в возможность военной победы: за королевой Сицилийской, вечной противницей Ла Тремуя, на свои средства формировавшей в этот момент в Блуа обоз продовольствия для Орлеана, за её многочисленными друзьями при дворе, за герцогом д’Алансоном, за всеми, кто поверил в «помощь Божию через Девушку» или просто понял, что она способна повести за собой силы, достаточные не только для сохранения за Карлом VII маленького южного княжества, но и для восстановления королевства Людовика Святого.

При всём этом, однако, относительно Девушки было только велено, согласно постановлению комиссии, «с честью провести её с войсками»: разрабатывать план кампании никто ей не поручал. У неё самой уже было чувство, что королевская армия «поручена ей» – это она потом прямо говорила в Руане, – и она хотела использовать эту, уже видоизменённую ею, армию для быстрых и решительных действий. Но военачальники Карла VII, умудрённые горьким опытом, твёрдо решили на этот раз не совершать безумств. Когда она потребовала, чтоб её «вели туда, где Тэлбот с англичанами», они ей ответили «да, да» и затем сделали всё наоборот: повели армию левым берегом так, чтобы река отделяла её от главных английских сил, с намерением затем осторожно с этого берега перебросить в Орлеан провиант и подкрепления через одну из брешей, ещё существовавших в осадной системе англичан; в особенности же твёрдо они решили не делать того, что погубило французские войска и под Азенкуром, и под Бернеем, и под Рувре: не атаковать англичан в их собственных укреплениях, тем более что в данном случае это даже не на скорую руку укреплённый лагерь, а укрепления настоящие, возводившиеся месяцами.

Утром 27 апреля (или на день раньше, если верить Пакерелю) армия выступила из Блуа под командованием маршалов Сен-Севера де Буссака и де Реца (д’Алансон не мог принять участия в этом походе, так как ещё не кончил выплачивать свой выкуп и не имел права сражаться). Девушка пошла впереди, собрав вокруг своего знамени весь полк своих священников, которым она велела петь молитвы и антифоны.

Ночью ей пришлось спать под открытым небом на голой земле. Де Кут говорит, что утром она встала «совсем разбитая».