Тамерлан - Александр Сегень

– Скажи, а ты согласилась бы отправиться со мной далеко-далеко?

– Туда, откуда ты родом? В твой Урзан?

– Да, в Урзан. По-русски – Рязань.

– Ну, конечно, родной мой! Только скажи куда, и мы с Маликом покорно последуем за тобою.

– Истадой! Любимая!

Но они ошиблись, полагая, что Искендером еще долго никто не заинтересуется. Уже на второе утро после того, как Тамерлан сделался мертвым, Халиль-Султан вызвал любимого мирзу усопшего и спросил:

– Где рукописи? Те, которые вы с измерителем вселенной вели накануне его смерти?

– Они при мне, – ответил Искендер.

– Прошу передать их в мое распоряжение.

Мирза немного поразмыслил, затем твердо заявил:

– Простите, ваше высочество, но я не могу выполнить вашу просьбу.

– Это не просьба, а приказ!

– Все равно.

– Что-о-о?! Это как же понимать?

– Посудите сами, о ярчайшая из искр, вылетевших из костра, именуемого Тамерланом, что это было бы непочтительно по отношению к «кроне чагатаев». Во-первых, по вашим же условиям мы не смеем покамест говорить о смерти каабоподобного. Во-вторых, даже если факт смерти будет окончательно установлен, было бы вежливо дождаться погребения, а уж потом разбирать рукописи покойного.

– М-м-да?.. Я просто хотел почитать записи, нет ли там чего-нибудь относительно того, как хоронить или что делать, если он уснет сном, подобным нынешнему. Но если ты считаешь…

– Там нет ничего о том, что вас интересует. В последнее время «купол ислама» вспоминал свою раннюю молодость. Что же касается вас лично, то я готов кому угодно подтвердить, что вы были любимейшим из внуков и никого другого Султан-Джамшид не желал видеть на престоле после себя.

– Это хорошо, – разулыбался Халиль-Султан со свойственным ему простодушием. – Я вижу, что дед не случайно любил тебя. Ты благоразумен. И мне ужасно понравилось, как ты назвал меня искрой его костра.

– Самой яркой из искр, – с полупоклоном улыбнулся Искендер.

В эту минуту разговор был внезапно прерван весьма шумной сценой, когда в прихожую перед покоями Тамерлана ворвался не кто иной, как великий темник Аллахдад. Он был в страшном гневе и тащил за шкирку вырывающегося и вопящего лекаря-венецианца Адмона. Швырнув его к ногам Халиль-Султана, прославленный военачальник выхватил из ножен свой кривой меч и взмахнул над головой несчастного еврея.

– Постой, Аллахдад, что ты собираешься делать? – воскликнул царевич.

– Ваше высочество! Позвольте я отрублю ему голову в вашем присутствии, – прорычал темник.

– Но что он сделал? Объяснись вначале!

– Проклятый йахуд! Он явился ко мне вчера вечером и принялся соблазнять какими-то туманными речами, из которых невозможно было понять, то ли наш великий вождь Тамерлан скончался, то ли скончался, но как бы еще жив, то ли и не жив и не скончался, а где-то такое витает… Но одно я понял определенно – он хотел, чтобы я собрал свое войско, занятое сейчас подготовкой к великому походу на Китай, и пришел в Самарканд брать власть в свои руки. Разреши мне отделить его голову от шеи!

– Да нет же, нет! – возопил Ицхак бен Ехезкель Адмон. – Все вовсе не так! Я просто заботился о безопасности государства и счел нужным предупредить солнцеподобного Аллахдада о том, что в Самарканде могут возникнуть беспорядки.

– Как смеешь ты, поганый муктасид[123], называть меня солнцеподобным, если лишь Тамерлан подобен солнцу, за что и именуют его Султан-Джамшидом! – воскликнул в гневе Аллахдад.

– Виноват! Каюсь! – затрясся под вновь взметнувшимся мечом жалкий лекарь. – Но не называй меня муктасидом! Вспомни, что сказано в Коране: «И тех, кто следует иудаизму, ждет щедрая награда у Аллаха»[124]. Ведь пророк Мухаммед лично скрепил завет с сынами Израиля.

– То пророк, – промолвил тут мирза Искендер.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Халиль-Султан.

– Что в той же суре, на которую ссылается почтеннейший мавлоно Ицхак, сказано: «И ты увидишь, что из всех людей сильнее всех вражда к уверовавшим в Бога горит в сердцах язычников и иудеев».

– Ах, – поморщился Халиль-Султан, – ни к чему сейчас эти путаные богословские споры. Не ровен час, Аллахдад снесет башку этому йахуду, а мавлоно Ицхак – муж полезный и весьма ученый. Эй, стража! Схватите лекаря Ицхака да бросьте его в одиночный зиндан на четыре дня, чтобы он не совал свой нос куда не следует.

Аллахдад, когда увели венецианца, остался в явном разочаровании. Вложив свой меч в ножны, он сказал:

– Ваше высочество, дозвольте мне хотя бы одним глазком взглянуть на измерителя вселенной, дабы удостовериться, что он жив и здоров.

– Он жив, но нездоров, – отвечал царевич, – и находится без сознания.

– Все равно. Ваше высочество! Ради нашей с вами боевой дружбы! Вспомните, как мы сражались с вами бок о бок в Индии и Сирии!

– Ну, хорошо, – сказал Халиль-Султан. – Только издалека. Не ближе, чем с расстояния пяти шагов.

И он повел Аллахдада в покои Тамерлана. Мирза Искендер незаметно пристроился к ним сзади. Подойдя к смертному одру великого эмира на пять шагов, Халиль-Султан остановил доблестного военачальника. Некоторое время все стояли молча.

– Ну? – сказал наконец Халиль-Султан. – Теперь ты видишь, что он жив? Видишь, как он едва заметно дышит?

– Да, вижу… – весьма нерешительно ответил Аллахдад.

И в этот миг произошло невероятное. Все трое увидели, как грудь Тамерлана медленно поднялась и опустилась в долгом-долгом глубоком вздохе. Халиль-Султан и Искендер в ужасе отшатнулись, а Аллахдад возликовал и еле сдерживал радостные восклицания.

За этим глубоким вдохом и выдохом не последовало новых. Халиль-Султан дал знак всем выходить. Аллахдал, рассыпавшись в благодарностях, ушел довольный и успокоенный. Халиль-Султан и Искендер – в мистическом страхе.

– Что это значит, мирза? – спросил царевич. – Я был в полной уверенности, что он мертв.

– Тамерлан не должен умереть, – ответил Искендер. – Нам нужно как следует подождать его оживления. Я могу быть свободен?

– Да.

Возвращаясь к себе, мирза терялся в догадках. Может быть, это газы блуждают по телу покойника? Но если бы труп разлагался, был бы запах. А запаха он не почувствовал никакого, когда стоял в пяти шагах от смертного одра Тамерлана. Придя в свою комнату, расположенную на втором ярусе Синего дворца, Искендер не нашел иного занятия, как сесть за продолжение своей повести о поганом царе Самаркандском.