Без дна - Жорис-Карл Гюисманс

— Как ни странно, демократия — самый непримиримый враг бедняка, — заметил Дюрталь. — Революционный режим, который, казалось бы, должен его защищать, отнесся к нему со всей жестокостью. Как-нибудь я дам тебе взглянуть на один декрет II года Республики. Он угрожает карами не только тем, кто просит милостыню, но и тем, кто подает!

— А вот и панацея от всех бед!

Дез Эрми со смехом показал на огромные плакаты на стенах, где генерал Буланже призывал парижан голосовать за него на ближайших выборах.

Дюрталь пожал плечами:

— Все эти люди серьезно больны. Каре и Жевинже, наверное, правы, когда говорят, что лечебными средствами это общество уже не спасти.

Дюрталь решил не отвечать на письма госпожи Шантелув, которая после их разрыва каждый день донимала его страстными посланиями. Вскоре он, однако, заметил, что крики менады сменились жалобами, угрозами и слезами. Гиацинта обвиняла Дюрталя в неблагодарности, раскаивалась, что поддалась на его уговоры и добилась для него разрешения присутствовать на кощунственном обряде, за что ей придется дать ответ на Страшном Суде. Она умоляла его об одном-единственном свидании. Потом с неделю писем не было. Судя по всему, молчание Дюрталя утомило госпожу Шантелув, и она в своем последнем послании официально уведомила его о том, что прекращает с ним всякие отношения.

Признавая его правоту, так как у них разный темперамент, да и душевной близости между ними не наблюдаюсь, она в заключение насмешливо заявляла:

«Премного благодарна за то, что Вы одарили меня своей скудной любовью, разлинованной, словно нотная тетрадь. Но мне этого мало, моя душа привыкла к большему…»

— Ее душа! — хмыкнул Дюрталь и стал читать дальше:

«Я, конечно, понимаю, что Вы и не ставили себе целью дать мне это большее, но Вы могли бы, по крайней мере, подарить искреннюю дружбу, которая позволяла бы мне, оставив свою страсть дома, иногда по вечерам приходить к Вам поболтать. Вы отказали мне в такой, казалось бы, пустячной вещи. Прощайте навсегда. Мне лишь остается вновь заключить союз с одиночеством, изменить которому я попыталась…»

— Одиночество! А елейный муж-рогоносец! По сути говоря, он сейчас страдающая сторона. Я обеспечивал ему тихие вечера, возвращал жену податливой и удовлетворенной. Я надрывался в угоду этому ханже. Как красноречив был его притворно-доброжелательный взгляд! Слава богу, этому романчику конец! Хорошо, когда сердце отказывается тянуть лямку и не страдаешь ни от любовных невзгод, ни от скандальных разрывов! Иногда, правда, мозг охватывает пламя, но огонь мгновенно тушит пожарная команда, которая всегда начеку. Раньше, когда я был молод и горяч, женщины мной пренебрегали, теперь, когда остепенился, мне уже не до них. Так и должно быть, старина, — обратился Дюрталь к коту, внимательно слушавшему его монолог. — В сущности, Жиль де Рэ поинтересней госпожи Шантелув. К сожалению, наши с ним дела тоже подходят к концу, еще несколько страниц, и книга закончена. Ах, вот и этот ужасный Рато, сейчас он опять перевернет все вверх дном…

Вошедший консьерж извинился за опоздание, снял куртку и с вызовом поглядел на мебель.

Потом набросился на постель, словно борец, вступая в схватку с матрасами, — сгреб один из них в охапку, зашатался и снова швырнул на кровать.

Дюрталь в сопровождении кота ретировался в другую комнату, но Рато неожиданно прекратил баталию и тоже последовал за ним.

— Месье, должно быть, не знает, что со мной приключилось… — сокрушенно пробормотал он.

— Нет.

— Меня бросила жена.

— Бросила! Но ей никак не меньше шестидесяти!

Несчастный муж поднял глаза к небу.

— Она что, ушла с другим?

Папаша Рато уныло опустил метелку, которую держал в руках.

— Но черт возьми! Неужели у вашей жены, несмотря на возраст, были потребности, которых вы не могли удовлетворить?

Консьерж покачал головой и признался, что дело обстояло как раз наоборот.

— Надо же! — вырвалось у Дюрталя, и он окинул подозрительным взглядом скукожившегося бедолагу, с физиономии которого, несмотря на душевные муки и постоянную работу в пыльных помещениях, не сходил молодецкий румянец — впрочем, наличие последнего можно было, конечно, списать на неумеренное потребление горячительных напитков. — Но если она не хотела мужской ласки, зачем было бежать к другому?

Папаша Рато скривился, явно терзаемый двумя противоположными чувствами — презрением и жалостью к своей второй половине, вступившей на скользкую тропу адюльтера.

— Да какой толк от этого доходяги в постели! Она нарочно выбрала себе такого…

— А!

— Теперь у меня неприятности по работе, хозяин не желает держать одинокого консьержа!

«О боже, вот уж нарочно не придумаешь!» — подумал Дюрталь, не веря в собственное счастье.

— Надо же, а я как раз к тебе собирался, — обратился он к Дез Эрми, который вошел, воспользовавшись тем, что в расстройстве чувств папаша Рато оставил в двери ключ.

— Ну и хорошо, раз уборка у тебя еще не кончена, спускайся, как Господь из облака пыли, и пойдем ко мне.

По дороге Дюрталь рассказал своему другу о семейных неурядицах консьержа.

— А ведь многие женщины на руках носили бы такого любвеобильного старца! — сказал Дез Эрми. — Но что за гадость! — воскликнул он, кивая на стены домов, облепленные плакатами.

Пестрые, всех цветов радуги плакаты висели везде, на них огромными буквами были выведены имена Буланже и Жака.

— Слава богу, в воскресенье этой вакханалии придет конец!

— Остается только одно средство, чтобы не видеть окружающей нас гадости, — отозвался Дез Эрми, — это опустить глаза долу, уподобившись робкому послушнику. Тогда, созерцая лишь тротуары, можно увидеть крышки люков электрической компании «Попп», испещренные какими-то магическими знаками, герметическими символами, зубчатыми колесами, таинственными иероглифами, странными пантаклями с изображениями солнца, молотка и якоря. Можно подумать, что перенесся в Средневековье!

— Да, но чтобы пробиться сквозь эту кошмарную, запрудившую улицы толпу, нужно надевать либо шоры, либо кепки с козырьком, как у наших вояк в Африке, — такие носят теперь школьники и офицеры.

Дез Эрми вздохнул.

— Входи, — сказан он, открывая дверь.

Они уселись в кресла и закурили.

— Я еще не совсем отошел после разговора с Жевинже, который мы вели на днях у Каре. — Дюрталь улыбнулся. — Никак не могу отделаться от мысли, что доктор Иоганнес — весьма странная личность. Послушай, ты в самом деле веришь в его чудесные исцеления?

— Вынужден верить. Я ведь не все тебе рассказал, потому что врач, разносящий подобные истории, вполне может сойти за ненормального. Так вот знай, этот священник вылечивает неизлечимо больных. Я познакомился с ним, когда он еще служил здесь, в Париже. Своим знакомством я обязан как раз одному из таких исцелений, которое, сознаюсь, так и осталось для меня тайной за семью печатями.