Магия и банды Токио - Макар Ютин

Остановился я только после того, как силы окончательно иссякли. Вместо очередного удара, я тяжело упал на окровавленное тело противника. Не в силах пошевелиться, я лишь хрипло, с присвистом дышал, привалившись головой и локтями к чахлой груди мертвого лидера подростковой шпаны.

Не знаю, сколько прошло времени. Просто в один момент я отключился, а потом пришел в сознание. И понял, что лежу на остывающем трупе. Йошимура не дышал. Не вздымалась грудь, не прослеживался пульс, не билась тонкая жилка на его цыплячьей шее.

Я убил человека. Первый раз в своей жизни.

Палачам руки не подаю!

Г. К. Жуков Ермакову

— Ксо, ксо, ксо, ксо!!! — Я не помню, как я добрался домой. Ощущение остывающего тела под пальцами повергло меня в шок и трепет. Когда я понял, что человек подо мной уже никогда не очнется, то просто вскочил и заковылял прочь.

Не помню, остались ли лежать подопечные уже мертвого школьника. Не помню даже, видел ли меня консьерж. Вряд ли, рабочий день старика заканчивается в восемь вечера, а часы в прихожей показывали почти двенадцать.

Перед глазами все еще стоял тот кусок мяса вместо лица, что я оставил своей жертве. А еще — следы многочисленных избиений. Кажется, одним из ударов я перебил ему трахею. А может, дело было в многочисленных травмах головы? Или в переломанных ребрах? Не знаю. Я не хотел смотреть на труп дольше, чем это было необходимо.

Как только я понял, что именно сотворил, то… Просто сбежал оттуда, как последний трус. И откуда только силы взялись? Ведь мое состояние оставалось немногим лучше, чем у тех лежащим в нокауте бездарей, которых я вырубил до… До убийства.

— Ксо! — Я не стал ехать на лифте. Хоть одна светлая мысль. Нет, вру, вторая, даже третья: первой удачей оказалось решение надеть маску, а второй — пройти через холл по стеночке, в слепой зоне одной-единственной камеры. До этого — зайти через второй ход, без видеонаблюдения над козырьком, как в главном. Да я, оказывается, полон гениальных озарений! Еще бы хватило ума не доводить до греха…

На четвертый этаж я взлетел быстрее себя-здорового. Слишком сильно погрузился в самоедство, и не заметил, как дошел до собственной квартиры.

«О милосердные Ками, пусть Рю не будет у меня дома!» — Взмолился я, дергая ручку двери. Заперто. Аллилуйя!

Дрожащими руками зашарил по карманам, вытащил ключ. Тот никак не хотел вставляться в замочную скважину. В конце-концов я психанул, привалился к двери, и двумя руками ввел его в дверной замок.

Внутри щелкнуло, дверь отворилась, и я тяжело ввалился внутрь. Сил хватило только на то, чтобы щелкнуть засовом. А потом я рухнул на четвереньки, и заблевал свой чистенький, выложенный дорогущей плиткой пол.

— Кодзуки-сама, это вы? — Раздался откуда-то из комнаты робкий голос Цуру. Тихий шорох шагов, затем более отрывистый топот, когда она заметила лежащее тело:

— КОДЗУКИ-САМА! — Цуру не закричала только потому, что от страха у нее отнялся голос. Но даже шепотом она легко передала весь свой шок и неверие. Талант, не иначе.

Девушка в ужасе прижала ладони ко рту и застыла на месте. Ее взгляд прикипел к моему телу у ее ног. Надо же. Значит, ёкаи, как и люди, тоже боятся крови и паникуют при ранении близких.

— Помоги подняться, клуша… — Прохрипел я. Девушка отмерла, опустилась на колени, легонько прижала мою голову.

— Пожалуйста… — Ее голос дрожал от слез, но какая-то новая, незнакомая мне решимость не давала ей удариться в типичную женскую истерику, — … Пожалуйста, полежите так, господин. Эта глупая Цуру постарается вылечить самые тяжелые раны.

— Было бы неплохо, — Усмехнулся я разбитыми лепешками губ. Она нежно погладила меня по щеке, подтянула тело, осторожно опустила мой затылок себе на колени.

— Потерпите немного, Кодзуки-сама, — Тихо, но твердо сказала она.

— Да, потерплю, — Отозвался я, и потерял сознание.

Когда я очнулся, моя голова все еще покоилась на девичьих коленках. Цуру что-то напевала тихим, мелодичным голоском, и водила по моему телу журавлиным пером. Очень хотелось подольше полежать вот так, чувствовать, как уходит боль, а ледяной ужас в груди течет и плавится под напором вялого умиротворения.

Однако, это не могло продолжаться долго. Я со стоном открыл глаза, улыбнулся склоненному надо мной лицу. Девушка же тихонько гладила меня по волосам, а перо щекотало то скулу, то затылок, то заднюю часть шеи.

— Сколько прошло времени? — Я завозился, пытаясь понять состояние своего тела.

— Почти сорок минут, — Грустно улыбнулась птица-оборотень, — Эта неопытная Цуру вылечила раны на голове, срастила кости правой руки, убрала синяк с ног и спины, но Вам все еще необходим отдых. У этой беспечной Цуру слишком мало сил и опыта, чтобы оставить такие раны без последствий.

— Не страшно. Пока дышу — надеюсь, — Тихо ответил я. Ее глаза расширились, а потом девушка кивнула, отвернулась в сторону, вытерла рукавом футболки влажные дорожки на щеках. Сколько же Цуру плакала над моим бездыханным телом? Раскаяние и благодарность переполнили мою голову, тяжелую и непослушную после обморока.

Ее преданность, ее искреннее беспокойство стали для меня новым опытом. Мои прошлые девушки или ложные друзья не утруждали себя ни помощью, ни добрым словом. Только насквозь фальшивое сочувствие да меркантильные запросы. Пожалуй, стоило потерять веру в людей в прошлом мире, чтобы обрести верность ёкая в этом.

— Отдых — это хорошо. А еще лучше — поздний ужин, — Кивнул я. После лечения действительно стало легче, зато напал сильный, нечеловечески сильный жор. Вместе с ним резко захотелось в туалет, а еще — спать. Как сделать все это одновременно я не знал, но проверять на практике решительно не стоило.

— Помоги мне встать, — Снова сказал я. Цуру без лишних слов подала мне руку, с нечеловеческой силой поставила на ноги, сама довела до ванной комнаты. Даже вручила сменную одежду, прежде чем опустить свои большие глаза, наполненные смирением и грустью.

— Спасибо, Цуру, — С чувством сказал я. Хотелось обнять ее, но грязная, заляпанная кровью, блевотиной и дорожной пылью одежда не располагала к сантиментам. Я лишь улыбнулся как можно искреннее и, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, вломился в уборную.

Там меня и накрыло. Я сидел на унитазе, комкал в руках туалетную бумагу и тихо выл сквозь зубы. Не от боли, нет. От осознания того, что стал убийцей. Одним из тех людей, чьи личности искренне презирал.

— Тварь я дрожащая, или право имею? — Теперь я легко мог понять метания Раскольникова. Да, Йошимура был тем еще ублюдком: злым, хитрым, завистливым, изворотливым сукиным сыном. Кривая дорожка его жизни не могла вывести парня никуда, кроме кладбища или криминального авторитета. И все же, все же, все же…

— Ну, в этой ситуации можно найти и плюсы, — Я криво усмехнулся, пока смотрел, как льется вода из смесителя в душе, — Все терзания теперь — мои собственные. Даже воспоминания о матери Кано или о клановом произволе больше не вызывают ничего, кроме вялого раздражения.