Семейное дело - Фридрих Незнанский

Ну вот! Не прошло и месяца после того, как Палыч, мужественно борясь с алкогольным змием, обнаружил трупы, чем вызвал колоссальнейший переполох, а работников депо ожидало очередное зрелище, которое не каждый день увидишь. И снова плацдармом стало место убийства. На этот раз сюда прибыли хмурые люди в наручниках и под конвоем.

Небритость, выявлявшая южный склад лиц, и усталое безразличие, которое роднит обитателей тюремных камер, делали их похожими, как братья, мешая с первого взгляда разобрать, что они не только не родственники, но и принадлежат к разным национальностям. А может быть, их сходству способствовало общее преступление?

По депо мигом разнеслась весть, что привезли убийц. Да не просто убийц — вроде бы террористов! Да нет, не террористы они, просто маньяки, а зачем, почему убили, кто ж их разберет… Видно по всему, что люди опасные. Милиции нагнали — жуть! Не разглядишь, что там убийцы на месте преступления делают…

— Расходитесь, граждане родимые, расходитесь, — отгоняли милиционеры работников депо. — Занимайтесь спокойно своими делами. Что вам тут, театр? Шоу ледового балета? Нечего смотреть, нечего!

Но Палыч, точно в театр, в первых рядах пришел посмотреть на тех, кто убрал с лица земли обнаруженных Палычем людей, к которым он чувствовал определенную родственность. И диспетчершу Светку прихватил — удостоверясь, что Палыч не наврал насчет трупов и что они ему не померещились в белой горячке, Светка перед ним извинилась, что способствовало тихому и незаметному примирению. Палыч — добрый человек, отходчивый. Месяц как не пьет, Светкину девочку дочкой называет, короче, сплошное семейное счастье впереди. А начиналось с трупов в кустарнике… Вот тут и пойми! Одному горе, другому радость. Жизнь — она ведь не черно-белая, в ней всякого понамешано.

Поддаваясь настойчивым уговорам и тычкам охранников, оберегая Светку от случайных травм, Пал Палыч Безносиков все-таки двинулся к депо, чтобы продолжить трудовую деятельность на благо пассажиров Московского метрополитена. Но перед этим он успел словить взгляд одного из убийц, стоявшего вполоборота к Палычу посреди поломанных в тот страшный вечер и до сих пор не восстановивших прежний вид кустов. Прежде чем Палыч окончательно откочевал подальше, убийца обернулся к нему широким небритым лицом с глубокими темными носогубными складками, выглядывавшим из капюшона куртки, похожего на старинный шлем. Может, поэтому, а может, по другой причине, убийца являл собой печальное зрелище и смахивал на выходца из дремучих варварских веков, который потерпел поражение и теперь со связанными руками где бежит вприпрыжку, где плетется по степи, привязанный к седлу победителя. Эта смутная и чересчур изысканная для Палыча ассоциация мелькнула где-то в подсознании, не затронув девственного разума, потому что из депо в это время как раз донеслось «Ау, Палыч!», а потом еще «Светлана!», и надо было идти работать, а значит — некогда задумываться о всяких там убийцах, тем более что не Палычево это дело.

— Абу Салех связался со мной, — монотонно докладывал шлемоносный пленник Ахмед Шарипов, — и мы уже это, да? Поставили за ним слежку. Быстро. У нас взрывчатка была в поезде, а данные поезда остались на видео. И за Бирюковым следили, да? — Эти короткие быстрые вопросы служили у Шарипова чем-то вроде припева в песне. На самом деле, он не спрашивал, а утверждал. — Поняли, куда идут, и засаду ему тут подготовили. Наши люди, да? И Абу Салех. Меня не было, да? Я их не убивал…

— Моему товарищу отказывает память, — усмехнулся Абу Салех. Даже в несчастье он оставался надменно-аристократичен: помирать, так с музыкой, как говорят русские — русскими идиоматическими выражениями он владел отменно. Абу Салеху терять было нечего: генетическая экспертиза установила идентичность его крови, волос и эпидермиса материалу, извлеченному из-под ногтей убитого Бориса Валентиновича Бирюкова. — И был, и участвовал. Именно он застрелил Скворцова.

— Собака! — до глубины души поразился Шарипов. — Свинья!

— Так, прекращаем личные разговоры, — устало вмешался Александр Борисович Турецкий, пока Шарипов не успел припомнить вслух еще какое-нибудь нечистое для мусульманина животное. — Покажите, где стоял Бирюков, а где вы…

Но стоит ли вынуждать читателя присутствовать при долгом следственном эксперименте, в результате которого была восстановлена картина преступления? Не лучше ли передать своими словами, что происходило в вечер убийства вблизи депо?

Станции метро часто называются вопреки всякой доступной простому человеку логике, однако, по мнению Бориса Валентиновича Бирюкова, две станции Арбатско-Покровской линии поставили мировой рекорд по нелогичности. Так исторически сложилось, что от станции «Измайловский парк» до самого парка требуется идти и идти, зато очаровательная открытая станция, где вплотную к путям подступают деревья, летом зеленые, зимой белые, носит название «Измайловская»! Предложения об изменении названий кто только не вносил, но во избежание дальнейшей путаницы руководство метрополитена все же предпочло остаться с тем хаосом, который уже создали предшественники.

Такие вот ни к чему не обязывающие мысли сплетали узор в голове Бориса Валентиновича, который топтался на открытой платформе в ожидании друга, любуясь весенним лесом. Любоваться в это переходное время года было особенно нечем: голые, пока еще без намека на листья, вершины деревьев сиротливо гнулись под ветром, чернея на фоне вечереющего неба, а их стволы выступали из совершенно еще зимних снежных напластований. Своеобразная красота чувствовалась и здесь: красота, подвластная скорее не живописи, а графике. Многолетнее общение с Николаем Скворцовым наградило Бирюкова определенной эрудицией… Он задумался о том, что природа в разнообразнейших своих проявлениях либо красива, либо ужасающа, но никогда не гнусна. Нет, слово «гнусный» правомерно применять лишь к человеческим поступкам… Еще не зная, какие откровения предстоит ему сегодня выслушать, Бирюков подумал так, едва заприметил Николая в числе пассажиров, покинувших очередной поезд. Лицо друга конкретизировалось по мере приближения, и Борис Валентинович отметил, что выглядит он не так плохо, как можно было вообразить вчера вечером, с тревогой вслушиваясь во взвинченный, почти истеричный, тон его голоса. Ну да Колька всегда хорошо выглядит. В свои годы — почти мальчишка! И одевается по-юношески. Ну что ж, пускай, если фигура и профессия позволяют. Борис Валентинович не был завистлив и не тяготился своей формой, поэтому порадовался за друга безо всякой задней мысли.

Может, ничего экстраординарного не произошло?

Николай Скворцов заметил друга не сразу: он был лишен милицейской выучки. Зато когда заметил, бросился к нему по платформе, огибая никуда не торопящихся пассажиров. Так бросается потерянный и найденный ребенок к отцу. Что-то затравленное и беспомощное проступило в этом давно уже самостоятельном человеке, знаменитом художнике, и перед Борисом Бирюковым отчетливо встало воспоминание, как они вдвоем в шестом классе оборонялись от банды восьмиклассников, которые отбирали у младших деньги, выдаваемые родителями на завтраки. Колька был гордый и не хотел отдавать деньги, но ужасно боялся драться… Видно, к сожалению, что он ввязался в серьезную драку. Ну да ничего. Прежде, объединив свои силы, случалось выходить победителями, и сейчас получится так же, Бирюков уверен.