Любовь и смерть Катерины - Эндрю Николл

— Да, мама. — Он вышел за дверь.

* * *

Темные подвалы Дворца правосудия опять опустели — их даже более или менее отмыли от следов допросов. Полицейские использовали пожарные шланги, которые иногда применялись для усмирения заключенных, чтобы отчистить стены и неровные бетонные полы камер от крови и экскрементов — следствия вызванной ужасом медвежьей болезни допрашиваемых. Круглые железные решетки, вмонтированные в полы камер, булькали чистой водой, а в решетке камеры номер 7 застрял одинокий золотой зуб.

Наверху в своем кабинете, расположенном за просторным помещением, где трудились полицейские-детективы, команданте Камилло курил вторую за день сигару и пил пятую чашку кофе. Крепкий горький кофе вызывал в желудке неприятные спазмы. Пока шло следствие по делу о взрыве, столица атаковала его телефонными звонками — сначала он отвечал на три звонка в день, потом на один, потом звонили через день, а теперь его телефон молчал. С одной стороны, причин для беспокойства вроде не было. Никто не спрашивал, почему он до сих пор не нашел террористов, но именно это пугало команданте больше всего. Конечно, молчание начальства можно было объяснить по-разному — может, в столице уже знали, кто виновник взрыва? А может, заурядная бомба в далеком городке на берегу Мерино их вообще не волновала? Команданте Камилло видел все видимые причины, но мысль его мучительно пыталась докопаться до истинных. Неужели его взрыв совсем неважен и им безразлично, что происходит в его городе? Вот это — очень тревожный знак.

Команданте Камилло хотел найти ответ — не потому, что ответ его интересовал. Но ему до смерти нужно было доказать, что ответ есть и что именно он — единственный, кто способен его найти.

Мальчишка Миралес был совершенно безумен — в этом команданте не сомневался. Однако хватило же у него сообразительности взорвать проклятую бомбу и размазать себя по всей Университетской площади! А откуда эта чертова штука взялась, позвольте спросить? Не сам же он ее сделал, верно? Нет, кто-то передал ее этому придурку — либо полностью собранную, объяснив лишь, как работает взрывной механизм, либо по частям, чтобы он собрал ее дома. Но команданте не смог доказать наличия сообщников. Недели утомительных допросов ничего не принесли. Один из троюродных братьев Миралеса признался, что не любит девочек (вот чудо-то, еще один гомик объявился), а старая тетка Лаура донесла, что дядя Артуро укрывает часть прибыли от налогов. И все, больше из родственников ничего выжать не удалось, хотя пятнадцати минут на крюке со связанными за спиной руками оказалось вполне достаточно: вся семья встала в очередь с признаниями. Но никто из них ни словом не упомянул об угнетении крестьян. Никто слыхом не слыхивал о бомбе. Так что был Миралес фанатиком-одиночкой, состоятельным к тому же, раз сумел прикупить бомбу такой мощности, или лишь верхушкой айсберга — террористической организации, осталось неизвестным.

Ах, как было бы хорошо, если бы мальчишку действительно прикрывали мятежники! Команданте страшно хотелось, чтобы тупые жирные задницы, сидящие в роскошных креслах там, наверху, вытащили наконец из зубов зубочистки и поняли, с кем имеют дело! Не с каким-то захудалым детективом из богом забытого городка, а с человеком в высшей степени профессиональным, заслуживающим внимания и уважения.

На столе перед команданте стояла доверху заполненная окурками пепельница, рядом с ней — картонная коробка для различных мелочей. Тут же лежал дневник безумца Миралеса.

Команданте положил сигару на край пепельницы и открыл дневник. Все те же страницы, заполненные безумными неразборчивыми каракулями. Каждую страницу он прочитал десятки раз, щурясь на бешено скачущие, злые строчки, пока глаза не начинали слезиться. Отвратительное ощущение — будто на тебя надели смирительную рубашку и заперли в камере с вонючим маньяком, от которого невозможно отделаться: его кошмар проникает в твое сознание и постепенно становится твоим кошмаром.

Команданте вырвал страницу из своего ежедневника, скатал в тугой шарик и точным движением послал в стеклянную вставку двери, отделяющей кабинет от комнаты детективов. Глухой стук заставил подчиненных вздрогнуть и повернуть головы в его сторону, а один из детективов, лицо которого команданте недавно так нежно обтирал носовым платком, отодвинул стул и подошел к двери.

Команданте помахал ему рукой:

— Давай, давай, заходи! Чего замер? Я же сам позвал тебя.

Полицейский закрыл за собой дверь и встал перед столом шефа, сложив руки на груди, как на параде.

— Да сядь ты уже, не мельтеши.

Полицейский молча сел. Так было заведено правилами их неписаного устава.

Команданте с отвращением придвинул к нему дневник.

— Помнишь это?

— Шеф, я сделал все, как вы сказали.

— И каков результат?

— Никакого, шеф.

— А почему?

— Я делал все, как вы мне приказали. Слово в слово.

— Кого ты допросил?

— Всех, кто был упомянут в дневнике.

— Всех?

— Кроме тех троих, которых вы приказали не трогать.

— И никакого результата?

— Шеф, все эти мальчишки — обыкновенные студенты. Они одеваются в кожанки и с криками бегают по городу, но папаши-то у всех — бухгалтеры да банкиры. Да в этом дневнике вообще нет никого, кто интересовался бы угнетением крестьян, кроме…

— Кроме тех троих, так?

— Откуда же мне знать, шеф? Я же их не допрашивал!

Команданте затянулся сигарой и выпустил струйку дыму к потолку.

Он сказал:

— Мне нравится старик. Ей-богу, нравится. У меня при одной мысли о нем начинают чесаться руки. У него такое богатое прошлое. Он всегда симпатизировал старому Полковнику и никогда не скрывал этого. В свое время симпатизировать Полковнику было весьма мудро, но не теперь… У нас на него ничего нет, а то бы он давно болтался на мясницком крюке, но именно за это я его и уважаю. Так, кто следующий — Вальдес? У него тоже богатая биография — скорее у его папаши. Паршивые гены. Я знал Вальдеса-старшего. Вроде бы рыльце у младшенького не в пушку, но, с другой стороны, почему его имя появилось в дневнике? Ну а девчонка — прямая кандидатка на крюк.

— Шеф, — нерешительно перебил его детектив, прокручивая в голове собственную теорию, — можно мне сказать?

Команданте помахал сигарой, давая разрешение.

— Мне кажется, нет тут никакого заговора. Кохрейн упомянут в дневнике, потому что вел у бомбиста математику, девчонка появилась там, потому что бомбист в нее по уши втюрился, а Вальдес отбил девчонку у бомбиста. Вот и все — любовный треугольник, не больше. Ну, а чокнутый бомбист решил таким образом привлечь внимание девочки. Типа смотри, какой я крутой.

В принципе эта версия не противоречила тому, что говорил отец Гонзалес,