КГБ Андропова с усами Сталина: управление массовым сознанием - Георгий Почепцов

Пятое управление своими интервенциями в жизнь творческих союзов вполне могло поддерживать разногласия внутри, поскольку они, с одной стороны, облегчали управление, а с другой — был уже накоплен опыт подобного рода по борьбе с группами диссидентов.

Такие конфликты становились достоянием общественности, перепечатывались как литературный факт. Вот как об этом пишет сайт культурология: «1972 г. Бродскому пришлось выехать из страны. По требованию КГБ в считанные дни он должен был покинуть СССР. В КГБ он неожиданно встретился с Евтушенко, которого вызвали туда из-за ввоза из Америки запрещенной литературы. Бродский посчитал, что причина была другая — якобы с Евтушенко консультировались по поводу его персоны и именно он настоял на том, чтобы Бродского выдворили из страны. Он назвал Евтушенко стукачом КГБ и обвинил его в своей высылке. Бродский очень тяжело переживал свое изгнание, он не хотел уезжать» [10].

Сам Бродский описывает ситуацию так, что Евтушенко консультировал КГБ: «Когда Евтушенко вернулся из поездки по Штатам, то его вызвали в КГБ в качестве референта по моему вопросу. И он изложил им свои соображения. И я от всей души надеюсь, что он действительно посоветовал им упростить процедуру. И я надеюсь, что моя высылка произошла не по его инициативе. Надеюсь, что это не ему пришло в голову. Потому что в качестве консультанта — он, конечно, там был. Но вот чего я не понимаю — то есть понимаю, но по-человечески все-таки не понимаю — это почему Евтушенко мне не дал знать обо всем тотчас? Поскольку знать-то он мне мог дать обо всем уже в конце апреля. Но, видимо, его попросили мне об этом не говорить. Хотя в Москве, когда я туда приехал за визами, это уже было более или менее известно» [11].

Эпицентром, конечно, было Пятое управление. Это к Бобкову бегал Евтушенко, хотя сам Бобков уходит от ответа, говоря: «Что касается Бродского, я не принимал участия в том, чтобы ему помогать уезжать или помогать оставаться. Единственное, когда встал вопрос о том, что ему бы надо было уехать, я не возражал. Но я не вырабатывал эту линию, это его был вопрос. Если возвращаться к Бродскому просто так, как я его помню — кроме всего прочего, какой он там был, какой есть — он вел себя так, как ему надо было, и хотел себя именно так вести. Это неинтересный человек. Кстати говоря, если вспомнить это, то когда он уехал, он остался вычеркнутым совершенно. Никаких уже не было к нему отношений, чтобы его вспоминали. Он покинул страну и покинул» [2].

Более глубокий разбор причин задал И. Толстой, они в некотором роде совпадают с тем, что мы говорили в начале: «Различия их фундаментальны, и различия коренятся в совершенно по-разному понятой жизненной позиции, которую выбирает этот поэт и другой поэт. Успех Евгения Евтушенко был связан с тем, я говорю об этом как читатель, я говорю об этом как гражданин своей страны, а совсем не как приятель того или другого, ни в коем случае, я и по возрасту не гожусь им ни в какие знакомые, успех Евтушенко был связан с альянсом с властью. Можно опять-таки очень долго говорить, какого рода это был альянс, так или иначе, но та общественная фора, которую получил Евтушенко, она несомненно заквашена на его контактах близких, приятельских контактах с властью. Когда он может звонить из автомата начальнику КГБ, когда он может встречаться, насколько я понимаю, с руководителем 5 отдела КГБ Филиппом Денисовичем Бобковым, который занимается диссидентами. Позиция же Бродского связана исключительно с индивидуальным путем» [12]. И еще: «Была ли у Евтушенко связь, смешно говорить, была ли связь у Евтушенко с Лубянкой. Да причем тут связь с Лубянкой, у него была связь совершенно иного рода. Евгений Александрович Евтушенко, как целый ряд других людей, как целая когорта выдающихся людей и по таланту, и по своему положению в обществе и в государстве были теми людьми, которые создавали советскую идеологию. Это был человек гораздо крупнее какой-то мелкой связи, простите, с полицейским ведомством». В продолжение: «Как Соломон Волков говорит: у него нет документов о связи Евтушенко с Лубянкой. Да нет этих документов, давайте считать, что их нет, потому что у Евтушенко связь была на гораздо более высоком уровне. И дело не в Лубянке, не надо мельчить. Он был одним из создателей советской идеологии и ее эмиссар, ее представитель во всем мире — вот его роль. Вот в чем причина, мы ведь говорим о Бродском и Евтушенко, вот в чем причина конфликта и неприязни со стороны Иосифа Бродского фигуры Евгения Евтушенко. Это был человек по всем параметрам чужой, это был человек из тех сфер, которые все нормальные люди презирали, ненавидели и боялись».

СССР представлял собой сложную систему, в рамках которой КГБ был подчинен партийной иерархии, и все существенные действия и интересы КГБ реально являются продолжением того или иного партийного решения. С другой стороны, КГБ также имел свои каналы и возможности повлиять на нужные для Комитета решения ЦК. Это был определенный конгломерат, где официальное первенство было у ЦК, но никто не хотел бы ссориться с КГБ.

КГБ разрушал вражеские замыслы, но при желании и отсутствии защиты сверху мог разрушить и любые другие. КГБ действительно скорее специализировался на разрушении чужого, чем на создании своего.

В. Фалин суммирует жизнь Андропова такими словами: «Перемещение в Комитет государственной безопасности Ю. В. Андропов принял как тяжкую ношу. Верно знаю, что он немало сделал для изгнания из органов безопасности бесовского сталинского духа. Но, вращаясь в замкнутом, отрицательно заряженном пространстве, Андропов сильно менялся сам. Недоверчивость, подозрительность, мнительность никогда не облегчают взаимопонимания и понимания в широком плане. А если на человека к тому же обрушивается недуг? И этот человек — политик? Со второй половины 70-х гг. Андропов был привязан к искусственной почке и как человек трезвого ума знал о своем стремительно укорачивающемся веке. В 60-70-х гг. я регулярно встречался с Андроповым. Это позволяло наблюдать его в динамике. […] Я не разделял позиции Ю. В. Андропова по так называемым диссидентам. Ни по существу, ни по исполнению. Спорил с ним об этом, доказывал, что как общая линия, ничего не решая, она переносит трудности со вчера на завтра. Информировал председателя о методике, применяемой в аналогичных ситуациях развитыми капиталистическими странами, предлагал позаимствовать у них некоторые правовые нормы, отказавшись от идеологизированных понятий («антисоветская деятельность» и т. п.) в наших законах. Не обрывал отношений с режиссерами Ю. Любимовым или Г. Товстоноговым, когда их отлучили от „двора”. „Единственный из советских послов”, по словам М. Ростроповича, я встречался с опальным музыкантом, когда он был лишен нашего гражданства. Вернувшись в Москву, приложил много усилий к тому, чтобы расчистить путь к примирению с М. Ростроповичем и другими деятелями культуры и науки. Без успеха. В разговорах с секретарями ЦК отмечал, что о соотечественниках мы почему-то вспоминаем достойно, когда их прах надо переносить в нашу землю» [13].

Однако нельзя так любить / не любить одного Андропова, перекладывая на него одного вину за все беды. Например, Александров-Агентов был помощником Брежнева, Андропова, Черненко и Горбачева. И все неоднозначные решения СССР активно проталкивались именно им: «Черняев был убежден, что Александров-Агентов приложил руку не только к нашему вторжению во 1968 году в Чехословакию, но и к вводу в конце 1979 года наших войск в Афганистан. Вопрос только в том, давал Брежневу советы по Чехословакии и Афганистану Александров-Агентов по собственной воле или под чьим-то влиянием — к примеру, Андропова?» [14].