Когда нет прощения - Виктор Серж

Страна глубокой нищеты, сеньора… Вы поедете на Лагуну?

– Ну да, – сказала удивленная Дарья.

– Отсюда можно доехать только до Лагуны и не дальше Сан-Бласа…

Дарья сдержала дрожь, ибо Сан-Блас и был ее целью (чуть дальше Сан-Бласа).

– А здесь есть старинные руины? – спросила она (в книгах писали, что есть).

– Мы живем на руинах, сеньора. Но в округе их немного. Пирамиды острова Верде, туда можно доплыть на лодке через Эль Агила… В горах, за Сан-Бласом, – Лас Калаверас, Черепа, бывший жертвенный алтарь… Ему тысячи лет, сеньора…

(В книгах говорилось, что эти ацтекские или тольтекские – или еще какие-то – руины насчитывают не более тысячи лет… Но здесь, в странной банальности патио, верная хронология – которой не существует – ничего не значит; скорее, это можно сравнить с жизнью скал или растений, чем с историческим временем, рассчитанном эрудитами…)

– Тысячи лет, – зачарованно повторила Дарья.

Дону Сатурнино нравилось говорить с женщиной, для которой столетия имеют свою привлекательность. Он вспомнил свою молодость, прищурил глаза. И сказал:

– Я делал революцию в этой стране… Нас разбили на острове Верде, на пирамидах, сеньора…

«Ах, и вы тоже делали революцию», – смутно подумалось Дарье.

– Bueno, bueno, – произнес дон Сатурнино. – В гостинице «Глория» остановился турист, он путешествует на хорошей машине… Мистер Браун. Может быть, вы смогли бы с ним договориться? Наши автобусы такие плохие, сеньора.

– Какой турист? Вы его знаете? Куда он отправляется?

Любезное загорелое лицо потускнело. «Американец. Я видел его на площади. Хорошая машина… Лично я, сеньора, предпочитаю лошадей…» Дарья сказала, что хотела бы путешествовать одна, по своему усмотрению. «Bueno, спокойной ночи, сеньора…» Дон Сатурнино отправился запирать ворота старинным ключом. Часть листьев кустарника была красивого цвета свежей крови, темной крови, розовой крови. Это было Древо Счастливой Ночи.

На хорошей карте Сан-Блас был отмечен лишь маленьким кружочком на пятне охристого цвета, между берегом озера и бергштрихами гор, где не было ни одной дороги, ни одной индейской хижины. Озеро лежало между поросшими лесом склонами, кругом лишь скалы и небо. Край света. Автодорога, огибая Лагуну, пересекала деревню в сьерре, Посовьехо, Старый Колодец, спускалась к Сан-Бласу, а затем удалялась от него под прямым углом. Отмеченная пунктиром дорога проходила несколько километров вдоль берега Лагуны и заканчивалась ничем… Несомненно, в этом месте и жили Бруно и Ноэми Баттисти. От города до Сан-Бласа не менее пяти часов пути. Гид не советовал путешествовать по этим краям: ни первоклассных отелей, ни известных праздников, ни достопримечательностей, ни достойных упоминания народных промыслов, ничего, кроме суровых гор, индейской земли, древней расы без прикрас… Карта вызвала у Дарьи улыбку, исполненную воспоминаний. Вдали от Транссибирской дороги, за озером Байкал рассматривали такие же карты, по пустынным землям пролегали царапины дорог; гид – если бы он там имелся – сказал бы: «на острове Зеленом есть курган, относящийся к Реннской культуре…» Там тоже царили тысячелетия. Под бледным северным солнцем в этом краю одиночества можно было встретить лишь мрачные бригады работающих заключенных… Чтобы поехать туда, следовало иметь особое разрешение… А главное, заковать сердце в броню, чтобы оно не ведало жалости… Там росло не Древо Счастливой Ночи, а высокие упорные ели на склонах гор, которые устремлялись ввысь, точно суровая неподвижная армия, олицетворяющая само жестокое величие жизни… Земля, мать наша, твои пустынные края – братья.

И по дорогам в окрестностях Самарканда ездили автобусы, почти не отличающиеся от этого. Он был синий, но полинял и запылился так, что почти потерял цвет. Тела местных жителей были опалены солнцем, загорелы, золотисто-янтарны, высохши, напоминали оттенки камня, пропитанного солнцем, и свидетельствовали о смешении кровей. Молчаливая настороженность взглядов, мощь мускулов, бедность сближали их с животными, от которых они унаследовали природное благородство. Их древнеазиатские лица были более непроницаемы, нежели приветливы. Серебряные кресты на коралловых бусах выделялись на белых вышитых блузках женщин (и эти свободные блузки походили на те, которые носят коми-пермяки…). Перед шофером в розовой рубашке, мускулистым, курчавым, похожим на негра, лежали образок Богородицы, две таблички с обетами и маленькие револьверы… Вместо сорока пассажиров героический рыдван вместил в себя семьдесят, да еще кур, индюков, кошек и бойцового петуха… На коленях Дарьи спала черноволосая девочка; рядом мать кормила младенца, ее полные груди были матовые, словно обласканная солнцем глина, ей нельзя было дать больше пятнадцати лет. Когда автобус подпрыгивал, она крестилась как старуха. Автобус заполняло столько потных тел, грязно-белой одежды, сдержанного дыхания и смирения, что Дарья почти не видела раскаленного докрасна пейзажа за окном… «Сан-Блас!» Курчавый шофер помог столетней индианке и иностранке выйти из автобуса. Мотор несколько раз икнул, и машина скрылась за поворотом. Старая индианка, придерживая свои корзины, уже взбиралась по невидимой тропинке среди крутых скал, на которые будто ложился легкий отблеск огня; ее босые ноги фавна цеплялись за камни. Согнувшись, она поднималась к голой серой вершине под красноватым небом. Вот она скрылась за скалой, и Дарья оказалась в полном одиночестве.

– Конец пути, – подумала она.

А еще подумала о змеях: изящных змеях, которые, несомненно, жили в этой скалистой пустыне, об огромных стилизованных змеях, созданных здешними древними мастерами, об огненных змеях, ночных змеях.

В этот момент перед ней возникли два чернявых мальчишки в выцветших лохмотьях. Они взяли ее чемодан. Один из них сказал: «К дону Гамелиндо», – как будто лишь к дону Гамелиндо вела эта тропка среди камней, поначалу неразличимая, а затем окаймленная дикими опунциями, ощетинившимися трогательно искривленными колючками… Тропинка изгибалась вдоль обвалившихся стен. Лавочка дона Гамелиндо находилась на углу маленькой сельской площади: аркады, высокие черные деревья на фоне закатного неба, барочная церковь, одинокая на вершине над озером… Дарья не успела полюбоваться видом – так быстро опустилась ночь. Электрическая лампа заливала лавочку иссушающим светом. Прилавок, веревки, свечи, куча сандалий, рулоны ткани, бутылки погружались в темноту и тишину… Выглядывающие из-под растрепанных прядей черных волос глаза ночного ребенка не выражали ничего. Они казались совершенно неподвижными, неживыми. Дарья не поняла, каким образом позади нее возник дон Гамелиндо. Он ступал неслышно. «Buenas noches[23], что вам угодно?» Коренастый, с большим брюшком, поддерживаемым поясом, из-за которого торчала рукоятка револьвера, с заросшим бородой лицом, в рубашке и жилете. Зеленоватые глаза настороженно глядели из-под набрякших бледных век. Дарья объяснила, что разыскивает плантацию дона Бруно Баттисти. При этом она чувствовала, что все это совершенно бесполезно. Здесь для нее ничего не могло существовать: ни прошлого, ни настоящего, ни продолжения, ни будущего, ни вопросов, ни ответов. Само ее существование казалось ирреальным. Она