Брачная ночь с горцем - Керриган Берн

Саманта собиралась сказать больше, намного больше… Куда более страшные признания едва не вырвались наружу. Теперь-то она понимала: рано или поздно муж так или иначе все узнает. Так к чему скрывать?

Ее трясло, бросало то в жар, то в холод. Сердце оглушительно стучало в ушах, стучало за сомкнутыми веками, стучало в кончиках пальцев… О, как же ей хотелось во всем признаться!

«Я не Элисон Росс, я – совсем другая. Я грабительница, убийца, лгунья и мать… не твоего ребенка», – вот что хотелось ей сказать.

Муж чуть отстранил ее от себя и пристально посмотрел ей в лицо.

«Ну вот, – подумала она, – настал момент… Он хочет признания – и сейчас его получит. На свою голову».

Но едва она раскрыла рот, как язык мужа скользнул меж ее губ, и поцелуй его оказался необыкновенно нежным и трепетным, то был поцелуй со вкусом счастья и надежды. Поцелуй на века, обрушивший все стены, что воздвигли они вокруг себя в прошлом, и рождавший новый мир из прежних развалин. Во время этого поцелуя Саманта забыла обо всем на свете, и теперь она знала только одно: Гэвин действительно любил ее и хотел, чтобы оба они – она и ее ребенок – принадлежали ему.

И он заслужил жизнь с ней. Заслужил жизнь, которую она полюбила всем сердцем и которой желала теперь так страстно, как никогда еще ничего не желала.

Да, Гэвин все это заслужил! И он вовсе не бездушный негодяй, хотя именно таким описывала его Элисон Росс. Он заслужил женщину, которая будет терпеливо исцелять его разбитое сердце. Заслужил детей – наследников, которые будут гордиться своим отцом, а не стыдиться его.

Вот только она, Саманта, его не заслуживала. Не заслуживала этого сильного и страстного мужчину, так пламенно любившего и готового самоотверженно защищать тех, кого любил. Готового все беды и горести любимых взвалить себе на плечи.

Он ведь, можно сказать, тоже солгал… Говорил, что не способен чувствовать. Но она-то теперь знала: Гэвин Сент-Джеймс чувствовал сильнее и глубже, чем любой другой известный ей человек. Его сила неисчерпаема – и бездонны глубины его страсти и сострадания. Он был готов на все, чтобы спасти свою мать. И свою землю. А также Колин – единственную, которую любил…

При этой мысли Саманта содрогнулась от внутренней боли.

Но ведь негодяй-то здесь – не он, негодяйка она! И, быть может, ей пора положить конец обману, пока этот обман не стал для Гэвина очередной трагедией.

Но куда ей потом идти? Кое-какие деньги у нее теперь имелись, но она рассчитывала, что сможет остаться в Инверторне, по крайней мере, до родов. Да, конечно, до родов. Ведь бегать и прятаться – это для беременной просто немыслимо. Ничего такого она и не предполагала. Да и первоначальный ее план состоял в том, чтобы обвенчаться и несколько месяцев потерпеть друг друга. А потом она, убедившись в том, что наскучила мужу, незаметно бы ускользнула. Это входило в условия сделки. Он ведь сам сказал, что она вправе поселиться где-нибудь в другом месте. Сказал, что у нее будет и свобода, и защита.

Но она никак не ожидала, что цепи, временно ограничивающие ее свободу, окажутся бархатными, а не стальными. Не ожидала, что временное убежище станет единственным на свете местом, с которым ей не захочется расставаться.

Тут Саманта наконец прервала поцелуй, но отстраниться от мужа не смогла. И признаться во всем также не смогла – уста ей запечатало выражение его лица. Словно зачарованная, разрываясь между изумлением, восторгом и чувством вины, смотрела она, как Гэвин превращается в незнакомца. Вот исчезла его циничная усмешка, а на ее месте расцветала широкая и совершенно искренняя улыбка. Изумрудные же глубины его глаз превратились в тропический лес, озаренный солнцем, изобилующий жизнью. И сейчас Гэвин смотрел на нее – да-да, на нее! – как на расцветающее у него в руках чудо.

Но она все же должна признаться, должна…

Судорожно сглотнув, Саманта пробормотала:

– Гэвин, я должна тебе рассказать…

Склонив голову, он принялся покрывать ее лицо быстрыми и легкими, словно крылья бабочек, поцелуями.

– Целый месяц… – прошептал он. Шелк его губ скользил по ее лбу и по вискам. – Я сплю с тобой уже месяц, и ты ни разу не отказывала мне… по женским причинам. Какой же я идиот! Нужно было понять… догадаться…

– Но ты должен меня выслушать и…

– Поверь, я сделаю все! – Эти его слова прозвучали как клятва. – Да, сделаю все, чтобы доказать тебе: отныне ты и малыш – вот единственное, что для меня важно. Никого и ничего другого, милая, для меня просто нет и не будет. – Скользнув рукой за пояс ее халата, он прижал ладонь к ее животу, казалось, уже не такому плоскому, как неделю назад. – О, ты даже не представляешь, какое это для меня счастье! – Другую руку он запустил ей в волосы, привлек к себе и прижался лбом к ее лбу. – Ты подарила мне гораздо больше, чем Эррадейл. Подарила шанс стать тем, кем я всегда хотел быть. Порядочным человеком. Хорошим отцом. Мне так этого не хватало, бонни! И мне очень нужна ты! Вы оба. Даже если ты пока не чувствуешь того же самого – я сделаю все, чтобы ты была счастлива! Я буду защищать и тебя, и ребенка от всего на свете. Я…

Она отстранилась от него и повернулась к кровати в тщетной надежде, что расстояние между ними прояснит ее рассудок, вернет способность мыслить здраво. «Может ли такое быть? – в смятении думала Саманта, обращаясь то ли к суровому и мстительному Богу, с верой в которого выросла, то ли к древним, богам Шотландии, более человечным. – Неужели и для меня возможно прощение, искупление, счастье?..»

– Все не так должно было быть! – прорыдала она.

– Милая, о чем ты?

Оглянувшись на мужа, Саманта пробормотала:

– Я не должна была в тебя влюбиться!

На лице Гэвина появилась самодовольная улыбка, но на сей раз – добрая, чарующая.

– Не суди себя слишком строго, бонни. Ту же ошибку совершили тысячи женщин до тебя!

Он едва успел пригнуться – над головой его пролетел массивный гребень, звучно ударившийся о стену. А в следующее мгновение Саманта снова оказалась в его объятиях.

– Но ты – первая женщина, к которой я испытываю те же чувства, – добавил он. – И единственная, которую я желаю – отныне и навеки.

«О черт!» – мысленно воскликнула Саманта, и по щекам ее заструились слезы. Будь оно все проклято, с нее хватит! Она просто не сможет сейчас признаться!

Он снова накрыл ее губы своими, и поцелуй отвлек ее от того, что делали его руки. Лишь ощутив обнаженным телом прохладу зимней ночи, Саманта поняла, что на ней больше нет халата. Но уже в следующий миг он подхватил ее ладонями под ягодицы и, приподняв, крепко прижал к себе. Она же обняла его за шею – ей ничего другого не оставалось – и обхватила ногами его бедра. Затем губы их снова слились в поцелуе. Когда же Саманта ощутила на губах мужа вкус своих слез, у нее возникло странное чувство: казалось, что слезы эти несут ей не горе, а радость. Не прерывая поцелуя, Гэвин повернулся и сел на край кровати. Что ж, она, Саманта, нисколько не возражала. После сегодняшнего объяснения ее муж заслужил хорошую скачку! Сидя на нем верхом, она ощущала давление его возбужденной плоти, невероятно горячей и твердой. Саманта с готовностью приподнялась, готовясь к соитию. «О боже! – восклицала она мысленно. – Всего несколькими поцелуями муж воспламенил меня так, что я словно вся в огне!..»