Стрелок. Путь в террор - Иван Оченков

– Слушай, давно хочу спросить, – поспешил перевести разговор на другую тему Дмитрий, сообразив, что Геся не на шутку расходилась и ее нужно отвлечь. – Почему ты не носишь лифчик?

– Что? – не поняла его девушка.

– Ну как бы тебе объяснить, – задумался Дмитрий. – Это такой предмет нижнего белья, чтобы грудь не провисла и всегда сохраняла форму…

– Ну-ка подробней, – проявила профессиональный интерес модистка.

– Смотри, – вскочил с постели Будищев и, ничуть не стесняясь своей наготы, начал показывать прямо на ней, как должен сидеть бюстгальтер, где его можно украсить кружевами, а где подложить вату, устроив, таким образом, пуш-ап.

Через минуту она заинтересовалась, через две он ласкал ее, а через три они снова оказались в постели.

– Никак не могу понять, – почти простонала девушка, когда они отдышались. – Ты – идиот или гений?

– Идиот, – с готовностью согласился Дмитрий. – Но зато какой обаятельный!

Великий князь Алексей Александрович газет почти никогда не читал и вообще прессой не интересовался, а потому и представить себе не мог, что какие-то вздорные газетенки могут доставить человеку его положения столько неприятностей. И даже когда «его обожаемая Зизи», явно нервничая, стала жаловаться на плоские намеки в газетах, он не придал этому значения. Но время шло, за спиной царского сына стали все громче и громче шушукаться, и чувствовалось, что если дело пойдет так дальше, то дойдет и до оскорбительных выкриков со стороны черни. Но это, как говорится, полбеды, а что будет, если обо всем узнает государь?

Надо сказать, что повод для беспокойства у великого князя был. Император Александр II хоть и славился своим милосердием, иногда становился тверд как кремень. Взять хотя бы историю с кузеном Алексея – великим князем Николаем Константиновичем![64] Конечно, в данном случае до такого не дойдет, но кто знает, как венценосный отец накажет непутевого сына? А если в кругосветное плавание законопатит, подальше от Петербурга и Парижа? Бр-р… крайне неприятная перспектива!

И самый молодой контр-адмирал Российского Императорского флота отправился к начальнику третьего отделения – генералу Дрентельну.

– Это черт знает что такое! – бушевал он, тряся газетой перед лицом шефа жандармов. – Я настоятельно требую, чтобы меня и близких мне людей оградили от беспочвенных обвинений!

Генерал попытался вставить хоть слово, но закусивший удила принц не желал ничего слушать, так что приходилось подобострастно молчать, ожидая пока его гнев уляжется. К счастью, надолго Алексея Александровича не хватило, и скоро он умолк.

Александр Романович Дрентельн занял эту высокую должность не так давно, после трагической гибели своего предшественника – Николая Владимировича Мезенцова. В последнее время у него было много забот.

Студенческие волнения перемежались с крестьянскими бунтами, террористы устроили настоящую охоту за высокопоставленными чиновниками, включая самого шефа корпуса жандармов, и на фоне этого плоские намеки по поводу высокопоставленных особ в петербургских газетах выглядели сущей мелочью, но… личное обращение великого князя так просто не проигнорируешь.

– Заверяю ваше императорское высочество, – решительно заявил генерал, – что мы примем самые строгие меры и в самом скором времени найдем и показательно накажем виновных!

– Ну что же, – удовлетворенно отозвался великий князь. – Надеюсь на тебя!

– Будьте покойны, – поклонился Дрентельн, внутренне покоробленный неприятной привычкой некоторых членов правящего дома тыкать всем, независимо от происхождения и занимаемой должности. – Я поручу расследование самым лучшим кадрам и сам лично прослежу за его ходом!

– Это правильно! Надзирать, неослабно надзирать!

– Слушаюсь, ваше императорское высочество!

– Кому прикажете поручить? – осторожно спросил адъютант, когда высокопоставленный посетитель покинул кабинет начальника.

– Даже не знаю, – пожал тот плечами. – Может быть, этому, как его… ну, что недавно перевели?

– Штабс-капитану[65] Вельбицкому?

– Да. Ему. Все равно без дела сидит, вот пусть и займется.

Прежде старик Филиппов очень любил вечера. Оно, конечно, придешь с работы умаявшийся донельзя, но Стеша встретит с доброй улыбкой, нальет в чашку свежеприготовленных щей и, пока тот ест, рассказывает обо всем, что за день в слободке приключилось. А голосок-то какой ласковый! Будто птичка щебечет.

А теперь вроде все то же самое, а не так. И щи на столе, и дочка рассказывает, да только не про бабские разговоры у колодца, а про то, как они в Митькиной мастерской катушки мотали, а потом лаком их мазали, и что из этого вышло. И как ее Будищев, чтоб ни дна ему ни покрышки, хвалил за тщательную работу. И дернул же его черт взять на квартиру аспида! Собьет девку с пути, как есть собьет!

– Степанида! – строго сдвинув брови, начал очередную нотацию Степанович. – Сколь раз тебе говорено, не ходить в эту трижды проклятую елестрическую мастерскую!

– Электрическую, – беззаботно улыбнувшись, поправила его дочь.

– Чего? – не понял сразу старик.

– Я говорю, правильно – электрическую, или электротехническую!

– Ты посмотри! – всплеснул руками машинист. – Еще молоко на губах не обсохло, а она уже отца ни во что не ставит… да как тебе не совестно, окаянная?

– Что ты такое говоришь, батюшка, – возмущенно воскликнула Стеша. – ты же у меня один-единственный на свете! Я же тебя больше всех люблю!

С этими словами она прижалась к отцу и крепко обняла. Против этого приема у Филиппова противоядия не было, и он тут же размяк, после чего уже совсем не строго продолжал:

– Ну чего ради ты туда таскаешься?

– Интересно мне.

– Интересно ей! Ну что там девице любопытно может быть?

– Все, батюшка. И как элементы заполнять, и как катушки мотать. Да я уже, если хочешь знать, сама звонок электрический собрать смогу!

– Да женское ли это дело?!

– Ну, а что такого? Мне Митя даже за работу платит, как и другим ученикам.

– Платит? – подозрительно нахмурился Аким Степанович.

– Да. Он говорит, что всякий труд должен быть оплачен. Вот.

– Час от часу не легче!

– Ну чего ты так боишься? Экипажей я теперь стерегусь, так что ничего худого со мной не случится.