Великая война и деколонизация Российской империи - Джошуа Санборн

начавшихся в те революционные дни [Аксенов 2001: 41; Wade 1984: 38-52]. Общественное давление быстро привело к замещению полиции милицией и в других городах[407].

Власть может быть передана, и местные органы могут исполнять функции государственной власти эффективнее, чем центральный бюрократический аппарат. В сущности, не существует логической причины, по которой быстрая децентрализация должна обязательно приводить к коллапсу государства. Однако в России 1917 года власть на местах была слабой и малодейственной. Новая милиция получила полномочия полиции, однако это были добровольцы из гражданских лиц, у большинства была другая работа, и никого не готовили для выполнения полицейских обязанностей. Многие вышли из криминальной среды, привлеченные обещанием бесплатного оружия и притязаний на власть [Аксенов 2001: 39-40]. Если милиция и помогла предотвратить полную анархию, то она не могла эффективно обеспечить безопасность мирным жителям. Феномен, с которым впервые столкнулись гражданские лица в зонах военных действий, проявил себя в метрополии 1917 года. Рекс Уэйд отмечает:

Сформировать центральное правительство было относительно легко, какова бы ни была его действенность; однако установить новые нормы местного управления для граждан, не привычных к участию в общественной жизни государства, было гораздо сложнее [Wade 1984: 58].

В течение года эта городская милиция все теснее сближалась с Советами; в империи формировались отряды Красной гвардии, которые сыграли важную роль в событиях Октябрьской революции. В результате импровизированные попытки восстановления порядка в охваченном хаосом городе стали отличительной чертой революции.

Решительные перемены в армии также стали признаком революции снизу. Опять-таки элиты сначала надеялись, что структура имперской власти может перейти в их руки неизменной. 28 февраля (13 марта) думские вожди, напуганные восстанием, приказали солдатам вернуться в казармы и повиноваться своим офицерам [Hasegawa 2000: 376]. Но бунтующие солдаты не были настроены просто так отказаться от своих завоеваний по приказу какого-то политика. Напротив, они начали арестовывать собственных офицеров, опасаясь, что их разоружат и накажут, если они допустят, чтобы старое начальство вернуло бразды правления. В то же время солдаты совершили политический разворот в сторону Петроградского совета в левом крыле Таврического дворца. Пока 1 (14) марта лидеры социалистов обсуждали перспективу двоевластия, группа солдат внезапно ворвалась в двери и сорвала заседание, настаивая на рассмотрении Советом их требований и защите солдат от попыток думского комитета правого крыла Таврического дворца снова командовать ими. Весь остаток дня солдаты контролировали заседание, внося резолюции, произнося основные речи и организуя переговоры с военной комиссией Думы, прежде чем в итоге менее чем за полчаса продиктовать ошарашенным революционерам Приказ № 1 [Hasegawa 2000: 400].

Приказ № 1 стал реакцией на конкретные обстоятельства, в которых оказался Петроградский гарнизон, и он был явно предназначен только солдатам гарнизона. В нем было семь пунктов, но самым важным являлся первый, которым во всех воинских частях города учреждались «комитеты из выборных представителей от нижних чинов». Среди других характерных моментов было то, что оружие должно находиться под контролем новых комитетов, а не отдельных солдат или офицеров, а офицеры и солдаты во внеслужебное время уравнивались в правах в общегражданской и частной жизни[408].

Факт, что Приказ № 1 формально касался только войск, находившихся в Петрограде, оказался в конечном счете малозначимым, как только новости распространились по войскам всей страны и по всему фронту. Разозленная армия потребовала положить конец унизительным практикам наказаний, сместила непопулярных офицеров и сформировала на всех уровнях собственные комитеты. Обиженные эмигранты и консервативные историки регулярно указывали на Приказ № 1 как на фактор, спровоцировавший развал вооруженных сил в 1917 году, действие, хитроумно спланированное социалистами-интеллигентами, нацеленное на подрыв военной дисциплины, насаждение бесконечной болтовни вместо того, чтобы сражаться, и разрушение священной связи между отчизной, офицером и солдатом [Pipes 1990: 302-307]. Однако Аллан Уайлдмен, без сомнения, недалек от истины, утверждая, что приказ скорее предотвратил реальный хаос, чем его спровоцировал. Именно революция, а не Приказ № 1, фундаментальным образом изменила природу социальных и политических отношений в армии [Wildman 1980: 193]. Это было совершенно справедливо для войск Петроградского гарнизона, но, вероятно, офицеры во всей армии могли оказаться в трудном положении после февральских событий, независимо от того, какие указы поступали из столицы.

Офицеры с самого начала предупреждали, что, пока приходится противостоять сильному противнику, следует проводить реформы в армии с осторожностью или не проводить вовсе. Большинство из них ужасали перемены, ставшие результатом революции. В начале марта 8-я армия провела опрос среди своих офицеров, чтобы узнать их мнение о предлагаемых изменениях в армейских дисциплинарных структурах. Только 6 % сочли «возможным для армии немедленно установить новые отношения [между офицерами и нижними чинами]», в то время как всего 7 % полагали, что военные должны заниматься политикой. Самый высокий процент положительных ответов был дан на вопрос о том, следует ли офицерам обращаться к солдатам на «вы», а не на «ты». 38 % посчитали, что требуется более официальное обращение, 40 % высказались против, а 22 % не ответили. Некоторые офицеры чувствовали, что перемены нужны, но не сейчас: «Доведем сначала войну до победного конца, спасем от погибели родину, а потом, в мирной обстановке, займемся остальными делами. Примите меры, пока не поздно»[409]. Другие отреагировали более бурно, заявив, что все изменения инициированы социал-демократами, чтобы разрушить армию. «Внутренний уклад жизни армии оставить неприкосновенным, не допуская в нее политики, агитации политических партий»[410]. Кое-кто пытался найти оправдание существующим практикам, например требованию отдавать честь старшим по званию даже вне службы[411]. Один офицер жаловался, что солдатам следует сказать, что разрешение курить на улице не дает им права дуть дымом в лицо проходящим мимо офицерам[412]. Тем не менее, несмотря на неприятие революции в армейской среде, многие командиры пытались прийти к согласию со своими подчиненными. Даже генерал Алексеев в итоге примирился с новой реальностью [Wildman 1980: 261]. К началу мая офицеры знали, что революция – это свершившийся факт. Офицеры Особой армии накануне Первого Всесоюзного съезда офицеров заявили, что доверяют и полностью подчиняются Временному правительству как «единственному законному органу государственной власти», признают Петроградский совет органом, обладающим большим авторитетом в армии, и приветствуют самые широкие демократические реформы[413]. Революция сотрясла офицерский корпус, но не разрушила. Как утверждает Уалдмен, Приказ № 1 в целом и солдатские комитеты в частности помогли наладить переговоры о власти и позволили офицерам участвовать в принятии решений, по крайней мере в первые революционные месяцы.

И все же, если Приказ № 1 помог направить революционную энергию в войсках в нужную сторону,