Придворный - Бальдассаре Кастильоне

XXXII

– Не смейте уловкой лишать женщин тех истинных похвал, которых они достойны! – пылко сказала синьора Эмилия. – И помните, что пусть даже синьору Гаспаро и, может быть, синьору Оттавиано наскучило слушать вас, но мы, женщины, так же как и все, кроме них, мужчины в нашем кругу, слушаем вас с удовольствием.

Маньифико настаивал на том, что пора ему закончить, но женщины в один голос принялись его упрашивать, и он наконец с улыбкой продолжил:

– Чтобы не растравлять синьора Гаспаро против меня еще больше, скажу лишь вкратце еще о некоторых, пришедших мне на память, не упомянув многих, о ком мог бы поведать.

Филипп, сын Деметрия{399}, приступив с войском к Хиосу и осадив его, разослал указ, в котором всем рабам, которые из города перебегут на его сторону, обещал свободу и жен их хозяев. Этот позорный указ привел хиосских женщин в такое негодование, что они с оружием в руках вышли на городские стены и так ожесточенно сражались, что в скором времени отогнали Филиппа от города с позором и большим уроном, – чего прежде них не могли добиться мужчины.

В другой раз хионянки, которые отправились в изгнание вслед за своими мужьями, отцами и братьями и поселились в Левконии, совершили не менее достославное дело. Эритрейцы{400}, уже жившие там, вместе со своими союзниками пошли войной на этих хиосцев; и те, не в силах долго сопротивляться, согласились на мир, причем им разрешалось уйти из города, взяв с собою лишь плащ и рубаху. Но их женщины, услышав о таком бесславном соглашении, весьма оскорбились, упрекая мужчин, что они, сложив оружие, пойдут перед лицом врагов как голые. А когда мужья ответили, что договор уже заключен и его нельзя отменить, женщины сказали им, чтобы они, сбросив одежду, шли со щитами и копьями, а врагам отвечали бы, что это и есть их плащ и рубаха. Так, последовав совету своих женщин, хиосцы покрыли немалую часть стыда, которого не могли избежать полностью.

Войско Кира было разгромлено в одной из битв; и персы, бежавшие под защиту городских стен, встретили женщин, которые вышли за ворота и встали у них на пути, говоря: «Куда бежите, трусы? Может, хотите спрятаться в нас, там, откуда вышли?» Услышав эти и другие слова и поняв, насколько они ниже духом, чем их женщины, персы устыдились, вернулись к врагам и в новой схватке разбили их{401}.

XXXIII

Здесь Маньифико остановился и взглянул на синьору герцогиню:

– На этом, государыня, позвольте мне закончить.

Синьор Гаспаро только усмехнулся:

– Да уж придется закончить, коли не знаете, что еще сказать.

Засмеялся и Маньифико:

– Вы меня так поддеваете, что вам грозит опасность поневоле всю ночь слушать похвалы женщинам. Вам придется узнать и о спартанках, с радостью принимавших весть о геройской смерти своих сыновей, и о других, которые отрекались от сыновей или даже убивали их своими руками, узнав об их трусости{402}. И о том, как женщины Сагунта в час погибели их родного города выступили с оружием против войска Ганнибала{403}; как, когда войско германцев было разбито Марием, их женщины, не получив милости на то, чтобы им жить в Риме на свободе в услужении у дев-весталок, поголовно убили себя и своих маленьких детей{404}. И о множестве других примеров, которыми полны книги древних историков.

– Эх, синьор Маньифико, – только и нашелся сказать синьор Гаспаро, – один Бог знает, как оно там было. Слишком ведь далеко от нас то время. Налгать можно было много всякого, а правды теперь уже не выяснить.

XXXIV

Маньифико, однако, не терял надежды убедить собеседника:

– Хорошо, оставим слишком древние времена. Сравните доблесть женщин с доблестью мужчин в любой век, и найдете, что они никогда, вплоть до наших дней, нимало не уступали мужчинам. Если перейдем ко времени, когда над Италией владычествовали готы, то найдем у них королеву Амаласунту, долго правившую с удивительным благоразумием{405}, затем Теоделинду{406}, королеву лангобардов, женщину исключительной доблести. У греков найдем императрицу Феодору{407}, а опять же в Италии среди многих других госпожу графиню Матильду{408}, о похвальных достоинствах которой я предоставил бы сказать графу Лудовико, поскольку она принадлежала к его роду.