1937. Трагедия Красной Армии - Олег Сувениров

Что же касается характеристики руководящей головки НКВД по присвоенным им специальным званиям, то картина выглядит следующим образом. Высшее в системе звание (приравниваемое к званию Маршала Советского Союза) – Государственный комиссар безопасности СССР за всю историю советской страны носили три сменявшие друг друга наркома внутренних дел: Г.Г. Ягода, Н.И. Ежов, Л.П. Берия. Звание «комиссар государственной безопасности 1-го ранга» в конце ноября 1935 г. получили шестеро: заместитель наркома внутренних дел СССР Я.С. Агранов, нарком внутренних дел УССР В.А. Балицкий, начальник УНКВД по ДВК Т.Д. Дерибас, начальник УНКВД по Ленинградской области Л.М. Заковский, заместитель наркома Г.Е. Прокофьев, начальник УНКВД по Московской области С.Ф. Реденс (в июле 1936 г. это звание получил Г.И. Благонравов). Специальное звание «комиссар государственной безопасности 2-го ранга» тогда же было присвоено 13 лицам, занимавшим важные посты в иерархии НКВД. Это были: начальник Главного управления Рабоче-крестьянской милиции (ГУРКМ) Л.Н. Вельский, начальник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР М.И. Гай, нарком внутренних дел ЗСФСР С.А. Гоглидзе, начальник УНКВД по Казахской АССР Л.Б. Залин, заместитель наркома внутренних дел УССР 3.Б. Кацнельсон, начальник УНКВД по Харьковской области К.М. Карлсон, нарком внутренних дел БССР И.М. Леплевский, начальник экономического отдела ГУГБ НКВД СССР Л.Г. Миронов, начальник секретно-политического отдела (СПО) ГУГБ Г.А. Молчанов, начальник оперативного отдела ГУГБ К.В. Паукер, начальник УНКВД по Саратовскому краю Р.А. Пиляр, начальник иностранного отдела ГУГБ А.А. Слуцкий, начальник Транспортного отдела ГУГБ НКВД СССР А.М. Шанин. Кроме того, по подсчетам белорусского исследователя А.И. Русенчика, с ноября 1935 г. по сентябрь 1938 г. первичные звания высшего начсостава государственной безопасности (ГБ) получили: комиссара 3-го ранга – 20 человек, старшего майора ГБ – 52 и майора – 186 человек61.

И вот эта огромная, широко разветвленная, всесильная и никому, кроме партийной верхушки, не подотчетная структура арестовала и бросила в свои застенки миллионы советских людей, в том числе и многие тысячи воинов РККА. Для оставшихся «на воле» их родных и знакомых они как бы перестали существовать, канули в небытие. Но они какое-то время были живы. В глубочайшей тайне в многочисленных специзоляторах и тюрьмах НКВД еще велось предварительное следствие.

Одним из самых распространенных идеологических штампов, особенно рьяно насаждавшихся органами НКВД, всем партийно-правительственным аппаратом, да и средствами массовой информации, было постоянно вдалбливаемое, исходившее из уст самого «вождя» и до тошноты повторяемое его духовной челядью утверждение о том, что все «заговорщики» сознались в своих преступлениях. Расчет здесь был для тех времен почти безошибочным. Во-первых, в общественное сознание советского общества 30-х годов довольно прочно вошла (точнее: была вбита) поганая идейка о том, что главным подтверждением, «царицей доказательств» виновности того или иного человека в совершении преступления является собственное признание подозреваемого в содеянном (независимо от средств его получения). А во-вторых, поскольку арестованных военных заговорщиков больше уже никто (кроме сотрудников НКВД) не мог видеть, невольно приходилось верить властям, которые официально заверяли, что «все признались».

Позволю поделиться с читателем личным впечатлением. Прошло уже более 60 лет – целая вечность для одного человека – а в памяти до конца дней хранится солнечный день 11 июня 1937 г. и в «Ленинградской правде», расклеенной на щите по Пятой линии Васильевского острова между Средним и Малым проспектами, вдруг вижу:

«В Прокуратуре Союза ССР.

Дело арестованных органами НКВД в разное время Тухачевского М.Н., Якира И.Э., Уборевича И.П., Корка А.И., Эйдемана Р.П., Фельдмана Б.М., Примакова В.М. и Путна В.К. расследованием закончено и передано в суд.

Указанные выше арестованные обвиняются в нарушении воинского долга (присяги), измене родине, измене народам СССР, измене Рабоче-Крестьянской Красной армии.

Следственными материалами установлено участие обвиняемых, а также покончившего жизнь самоубийством Гамарника Я.Б. в антигосударственных связях с руководящими военными кругами одного из иностранных государств, ведущего недружественную политику в отношении СССР. Находясь на службе у военной разведки этого государства, обвиняемые систематически доставляли военным кругам этого государства шпионские сведения о состоянии Красной армии, вели вредительскую работу по ослаблению мощи Красной армии, пытались подготовить на случай военного нападения на СССР поражение Красной Армии и имели своей целью содействовать восстановлению в СССР власти помещиков и капиталистов.

Все обвиняемые в предъявленных им обвинениях признали себя виновными полностью…».

Что я, ровесник Октября, только что закончивший третий курс исторического факультета Ленинградского университета, бережно хранивший в памяти счастливейший миг возвращения в 1921 г. до того незнаемого мною отца с Петроградского фронта, по-сыновнему преклонявшийся перед однополчанами отца – красными героями Гражданской войны, мог подумать об этом? Не могу сказать, как думали другие, а меня тогда прямо ожгла мысль: до какой же степени омерзения надо докатиться, чтобы так подло нарушить воинскую присягу и подымать грязную изменническую руку на наше великое социалистическое государство! Смею думать, что в подавляющей своей части молодое поколение было воспитано в духе беспредельного, ни на секунду не сомневающегося доверия к каждому слову, напечатанному в советской газете, тем более официальному.

Что же в действительности происходило в процессе предварительного следствия? Как проникнуть через завесу времени, через барьеры почти абсолютной секретности в тайны, доныне хранящиеся за надежным государственным запором? Вряд ли когда-нибудь историки сумеют полностью реконструировать реальную картину всего происходившего во время предварительного следствия, если даже им полностью откроют архивы НКВД. Во-первых, любые, самые достоверные архивные документы не могут адекватно отобразить многообразный исторический процесс. Во-вторых, как уже неоднократно отмечалось в печати, немало документов из этих архивов «таинственно» исчезли, то ли перепрятаны, то ли совсем уничтожены. А в-третьих, необходимо иметь в виду определенное своеобразие документов, запечатлевших ведение предварительного следствия. Ведь все они готовились или составлялись непосредственно теми самыми следователями НКВД, которые вели и своей головой отвечали «за успешность» завершения этого самого следствия. А «успешность» понималась совершенно однозначно: во что бы то ни стало, любыми средствами, любой ценой добиться от арестованного «признательных» показаний.

И следователи НКВД совершенно четко понимали, чем им грозит «неудача», «провал» следствия. Из тюрьмы в г. Проскурове обращается к Ворошилову 11 марта 1939 г. бывший начальник 3-го отдела штаба 1-го кавкорпуса майор Ф.К. Гончаренко. Он приводит следующие высказанные ему следователем Стадником слова: «…Доложить свое сомнение и лишиться партбилета. Нет (площадная брань). Говори – кем и когда ты завербован?!» А в ответ на утверждение Гончаренко, что он невиновен, другой следователь НКВД – Богатырев ответил: «Да ты знаешь, сколько трудов стоило тебя арестовать, надо было доказать наркому обороны, что ты виновен и получить его санкцию на твой арест, а теперь сказать, что ты невиновен и освободить тебя, а самому сесть на твое место; нет (ругань), от нас сухим не выйдешь; говори, кем и когда ты завербован, а не будешь говорить, сгноим в тюрьме»62.