Краснокожий Пророк - Орсон Скотт Кард

Сказитель проснулся на заре и сразу ощутил, что происходит что-то неладное. Такумсе сидел рядом, повернувшись лицом к западу. Раскачиваясь из стороны в сторону, он тяжело дышал, будто претерпевал некую ужасную боль. Может, он заболел?

Нет. Видимо, у Элвина ничего не вышло. Началась бойня. И Такумсе испытывал страдания своего народа, который умирал далеко отсюда. Он ощущал не сожаление и не жалость, его тело раскаленным прутом жалила смерть. Пусть Такумсе обладал намного более острыми чувствами, пусть он и Сказитель находились за много миль от Типпи-Каноэ, но раз вождь почувствовал страдания, значит, множество, огромное множество душ отправилось сегодня на небеса.

Как и прежде, Сказитель вознес молчаливую молитву к Господу. Как всегда, она сводилась к одному-единственному вопросу: «Боже, ты подвергаешь нас таким ужасным пыткам, когда же все это закончится?» Ведь все тщетно. Такумсе и Элвин пробежали через всю страну, Сказитель торопился как мог, Элвин поднялся на Восьмиликий Холм — и что? Спасли они хоть кого-нибудь? Сейчас на берегах Типпи-Каноэ умирали люди, и Такумсе, находясь за много миль от реки, ощущал их страдания.

Как всегда, Господу нечего было ответить Сказителю.

Сказителю не хотелось беспокоить Такумсе. Более того, он догадывался, что сейчас Такумсе не особенно жаждет вступать в какие-нибудь разговоры с бледнолицым. Однако странник ощутил, как внутри него возникает видение. Не то видение, которое обычно является пророкам, и не то, которое видишь, заглядывая внутрь себя. Видение Сказителя обычно выражалось словами, и он не мог сказать, в чем его суть, пока не услышит собственный голос. Однако даже сейчас он понимал, что никакой он не пророк. Его видения не изменяли мир, они всего лишь описывали, толковали его. Впрочем, он ни минуты не колебался, стоит записывать свое видение или нет. Оно явилось, и он должен был занести его в книгу. Но поскольку в этом месте он писать не мог, ему ничего не оставалось делать, кроме как начать декламировать суть видения вслух.

И Сказитель заговорил, составляя из слов рифмы, потому что настоящее видение может быть выражено только в поэзии. Сначала он ничего не понимал, он не мог даже определить, чей ужасный свет ослепил его — Господа или Сатаны. Но слова катились вперед, и он знал, что кто бы это ни был, кто бы ни принес в этот мир страшную бойню, он заслуживает гнева Сказителя. Поэтому он не особенно заботился о том, чтобы подбирать выражения некультурнее.

В конце концов слова превратились в сплошной поток, Сказитель даже передохнуть не мог, чтобы не прервать стройные ряды рифм. Голос его становился все громче и громче; слова вылетали из его рта и разбивались о плотную стену окружающего воздуха, как будто сам Господь услышал его и обозлился на сии яростные речи:

Когда разразился я вызовом гневным,

Дрожь овладела светилом полдневным,

А луна, в отдален и и тлевшая, сразу,

Как снег побелев, получила проказу.

На душу людскую накинулись вдруг

И горе, и голод, и скорбь, и недуг.

На пути моем Бог пламенеет яро,

И солнце вовсю раскалилось от жара,

Что стрелы мыслей и разума лук, —

Оружье мое! — излучают вокруг.

Тетива — огниста, колчан мой злат!

Впереди выступают отец мой и брат.[22]

— Остановись! — перебил его голос Такумсе.

Сказитель замер с открытым ртом. Изнутри рвались новые слова, страдания ждали своей очереди, чтобы излиться из него. Но Такумсе нельзя было ослушаться.

— Все кончено, — сказал Такумсе.

— Все погибли? — прошептал Сказитель.

— Я не способен видеть отсюда жизнь, — объяснил Такумсе. — Я могу ощущать лишь смерть — мир разрывается, как старые, ветхие лоскуты. И его уже не залатать. — Отчаяние сменила холодная ненависть. — Но его еще можно очистить.

— Если б я мог предотвратить это, Такумсе…

— Да, Сказитель, ты хороший человек. Среди твоего народа много хороших и честных людей. К примеру, Армор Уивер. Если бы все бледнолицые были похожи на вас, если б все они стремились познать эту землю, между нами не случилось бы войны.

— Но между тобой и мной нет войны.

— Можешь ли ты изменить цвет своей кожи? Могу ли я изменить свой цвет?

— Дело не в цвете нашей кожи, дело в наших сердцах…

— Когда на одной стороне поля выстроятся краснокожие, а на другой — бледнолицые, где ты встанешь?

— Посредине, и буду молить обе стороны не…

— Ты встанешь со своим народом, а я — со своим.

Сказитель не мог с ним спорить. Может быть, у него достало бы мужества отвергнуть подобный выбор. А может, и нет.

— Упаси нас Господи от подобного исхода.

— Это уже произошло, Сказитель, — грустно промолвил Такумсе. — С сегодняшнего дня никто не сможет помешать мне собрать армию краснокожих.

Сказитель не успел толком обдумать ответ, слова сами сорвались с его языка:

— Что ж за ужасную цель ты избрал, если смерть стольких людей лишь помогает тебе в ее достижении!

Такумсе ответил гневным ревом. Он прыгнул на Сказителя и повалил его на траву луга. Правая рука Такумсе вцепилась в редкие пряди седых волос странника, а левая схватила Сказителя за глотку.

— Тот бледнолицый, который не скроется за морями, умрет!

Однако не жажда убийства кипела в его венах. Хотя ему достаточно было лишь сжать руку, чтобы задушить Сказителя. Спустя мгновение краснокожий вождь оттолкнул от себя странника и упал в траву, прижавшись лицом к земле. Его руки и ноги были раскинуты в стороны, будто он хотел слиться с родной землей.

— Прости, — прошептал Сказитель. — Я был неправ.

— Лолла-Воссики! — вскричал Такумсе. — Брат мой, я не хотел оказаться правым!

— Он жив? — спросил Сказитель.

— Не знаю.

Такумсе повернулся и прижался щекой к траве, однако глаза его со смертельной ненавистью буравили Сказителя.

— Сказитель, те слова, что ты произносил… Что они означали? Что ты видел?

— Ничего, — пожал плечами Сказитель. И вдруг, осознав всю правду, произнес: — Я передавал видение Элвина. Это явилось ему. «Впереди выступают отец мой и брат». Его видение, мой стих.

— Но куда подевался мальчик? — вдруг вспомнил Такумсе. — Он провел на Холме всю ночь, он что, и сейчас еще там?

Такумсе вскочил на ноги, повернувшись к Восьмиликому Холму и пристально вглядываясь в дебри.

— Никто не может оставаться там всю ночь, но солнце уже поднялось, а он не вернулся. — Такумсе посмотрел на Сказителя. — Он не может спуститься.