На исходе ночи - Иван Фёдорович Попов

Обводнение засушливых заволжских степей увлекает сейчас меня как грандиознейшая экономическая, культурная, я бы сказал даже — патриотическая задача. Я гидролог, я не политик, но я, по поручению нескольких моих коллег, тоже ученых, а не политиков, отправляюсь в Петербург с ходатайством перед властями… Ведь можно же образовать специальное акционерное общество, привлечь капитал… отечественный, иностранный. Но вас, революционеров, все это не занимает. Для вас это все «ванитас ванитатум» — «суета сует», или как я гимназистом перевел: «Ванин таз — и Ваню же ухватом»…

Иван Матвеевич снова выпил. Офицер был так доволен аргументами и остротой профессора, что не сдержался и громко рассмеялся:

— Да! Своеобразное у наших революционеров умонастроение…

— Совершенно верно, сногсшибательная логика: ах, мол, пожар! — но обождите тушить, — когда сгорит, мы во всем тогда разберемся. Да вы, Павел, не возмущайтесь, это так. У вас ведь вечная отговорка: мы, мол, после все сделаем. Но когда после, утопист вы нераскаянный?.. Вы хотите, Павел, сегодня отмолчаться. Нет, этого я вам не дам. И напрасно вы все время закрываете глаза и делаете вид, что засыпаете. Я спрашиваю вас: когда после? Тогда, когда все развалится и сгниет?

Меня тянуло в сон, как водоворот затягивает ко дну. Но я встряхнулся: как ни устал, а надо дело делать, я здесь ведь все-таки как будто при работе; офицер, кажется, не из родовитых, к тому же имеющий охоту думать, — кто знает, может быть, какие-то семена и прорастут в нем? Может быть, в чем-то он и пригодится нам?

— Простите, Иван Матвеевич, меня по-настоящему ко сну клонит, не спал ночь. Вы хорошо сказали — гниение… Но когда идет гниение, надо сначала устранить причины, вызывающие гниение, а не устранив их…

— Понятно, понятно, — перебил, в нетерпении и горячась, профессор, — дальше, дальше развивайте…

— Что же более настоятельно, более разумно, более дальновидно — чинить ли армию и хозяйство на гнилом фундаменте или готовить почву для нового, прочного фундамента? В чем больше деловитости, — если уж говорить о деловитости, — в заботах ли о перевооружении артиллерии при рутине, воровстве, измене…

— Однако как вы запомнили мои слова! — вставил офицер.

Я продолжал:

— …в мечтаниях об орошении заволжских степей при нашем режиме…

Профессор снова перебил меня:

— Мысль понятна. По-вашему, самое настоятельное — это готовить свержение режима, и потому более злободневно сейчас не то, что мы делаем с Никандром Дмитриевичем, а то, чтобы моя Клавдинька и другие Клавдиньки доставляли аккуратно ваши прокламации к фабричным в бараки и чтобы вы ходили на явки и вели по вечерам беседы и заседания… Правильно формулирую вашу мысль?

— Почти правильно, — ответили.

Ни тот, ни другой из моих собеседников этого не ожидали. Профессор сейчас же замахал руками:

— Да нет, я ведь это просто так, иронизирую и почти в шутку.

— А почему же в шутку? Я принимаю это совершенно всерьез. В вашей иронии заложена простая и трезвая правда.

— Это любопытно услышать, — сказал офицер, уже без иронии и явно заинтересованный. — По-вашему выходит, что самое важное — были бы бунты! Помните, Столыпин сказал в Думе левым: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия…»

Я не мог не отпарировать этого аргумента и спокойно сказал:

— Может быть, вы найдете это парадоксом, но глубоко верно, что укрепление нашей подпольной организации, с точки зрения исторической перспективы… да и с вашей патриотической точки зрения, если она у вас действительно патриотическая в широком смысле, а не корыстно классовая… так вот, укрепление нашей революционной организации ведет в конечном счете к величию нашей родины, а ваши заботы об ее величии… при Столыпине могут привести только к ее слабости и позору…

— Очень интересно, — сказал офицер озабоченно.

— Ну, еще бы! — отшутился профессор в прежнем ироническом тоне. — Мозги мои все проясняются больше и больше… Я даже и не подозревал, как значительна роль моей дочери в судьбах России! Оказывается, ее деятельность приравнивается к деятельности министров…

— Не желая сами того, вы сказали почти правду, Иван Матвеевич! — продолжал я. — Конечно, по территориальному масштабу деятельность Клавдии уступит деятельности министров: Клавдия приносит пользу России в масштабе одного района Москвы, министры же царя вредят всему отечеству в целом…

Профессором окончательно овладело веселье, он всплеснул руками, захохотал.

— Вы меня, старика, простите… Я все представляю себе, как моя Клавдинька спешит, бежит на свои явки и собрания и что это все равно как Столыпин собирается на заседание кабинета министров…

Профессор начал уже пьянеть. Еще печальнее показалось мне, что он как будто поглупел. Куда делась его былая ровная стариковская ясность и невозмутимость…

— Я слушаю вас, Павел Иванович, с большим интересом, — офицер, видимо, считал, что старика можно оставить в покое. — Ваши доводы придется обдумать, прежде чем отвергнуть…

— Почему же обязательно отвергнуть? — спросил я.

— Я говорю о богатом материале для размышления. Пожалуйста, прошу вас, продолжайте, это очень важно, и мне кажется, что вы еще не закончили вашей главной мысли.

— Извольте, продолжу: момент исторический сейчас… это поворотный момент. Вся страна решает в жесточайших классовых схватках, открыто видимых или происходящих в глубине, решает вопрос о дальнейших путях своего исторического развития… Закрепится ли сделка помещиков и капиталистов за счет народа… и тогда впереди перед страной мучительное и медленное шествие по костям тех, кто трудится… Или же произойдет революционный слом, революционная расчистка всего отжившего исторического хлама и быстрое движение вперед силами освобожденного народа…

— Значит, вы хотите сказать — новая революция?

— Ну, конечно!

Офицер заволновался, засуетился, заерзал, и я было даже пожалел, что ушиб его таким страшным для офицерского уха словом.

— Но разве революция может повториться? Были же причины, по которым она не победила, и вы должны доказать, что эти причины исчезли… Вот, например, возьмите Пруссию: революция, разбитая там в сорок восьмом году, не повторилась больше.

— Вы не так ставите вопрос, — доказать надо не то, что исчезли причины, вызвавшие контрреволюцию, а то, что причины, вызвавшие революцию, не исчезли.

Я привел своему собеседнику факты, показывающие, что причины, вызвавшие революцию в России, продолжают существовать, действовать и определять соотношение сил в стране.

Офицер был настолько озадачен, что сделался смешон в своей наивности:

— Вот как! Значит, революционеры продолжают думать, что у нас, не по примеру Пруссии, революция повторится… Гм… вот как? А я, знаете, искренне думал, что все, абсолютно все признали, что это все кончено и больше не повторится. Все это очень интересно! И интересно слышать из первых уст, что есть еще у кого-то такие надежды… Как вы не видите, что от революции все, абсолютно все отвернулись!.. Ведь поражение было такое, после