Жизнь Гюго - Грэм Робб

Гюго стал не просто человеком с несколькими масками, но компанией субъектов с ограниченной ответственностью, каждый из которых подпитывал другого. Каждого поддерживала целая армия комментаторов. Пространство, которым он окружил свое имя, лишь частично закрывали «огромные газообразные излучения»{606} его стихов. Пустоты заполнялись потоком враждебных или подобострастных рассуждений, к которым Гюго приспосабливался так искусно, что они кажутся самопорожденным источником энергии.

Вблизи «общество с ограниченной ответственностью» оказалось очень приятным. Поощренные слухами о его гостеприимстве, целые толпы народу приходили к нему по воскресеньям на Королевскую площадь, несмотря на то что гостям предлагалась только вода (да и то ее не всегда легко было получить), а курильщиков выгоняли на улицу. Если не считать еды, гостей принимали учтиво; Гюго возмущался, не встречая такой же черты в героях своей юности. «Я ничто, только дверь, которая всегда открыта, и сердце, которое никогда не закрывается», – говорил он рабочему поэту, который «последние три года рыскал под аркадой на Королевской площади, надеясь увидеть вас хоть мельком»{607}. Гюго устроил один из самых оживленных и самых смешанных литературных салонов в истории Франции, который просуществовал свыше десяти лет, – достижение, которое ставит его наравне с великими хозяйками салонов того времени, хотя оно отмечено лишь немногими писателями. Любовница Листа, Мари д’Агу, лучше других поняла, в чем секрет обаяния Гюго, возможно, потому, что она наблюдала, как он ведет себя с другими: «Хотите верьте, хотите нет, но я нахожу его полной противоположностью его произведениям… Он непритязателен, добр, превыше всего – обаятелен, ни надменен и ни робок. Он громко, добродушно смеется, как ребенок; у него ласковый голос. Он очень вежлив с мужчинами, очень льстив и почти почтителен с г-ном Энгром, неутомим и забавен со мной, весел с Бальзаком…»{608}

Наблюдения Мари д’Агу подтверждаются наброском Бальзака о Гюго, сделанным в 1840 году. Бальзак тоже остро чувствовал противоречивость Гюго, но его впечатления основаны на более близком знакомстве с его частной жизнью. Найдя в Бальзаке такого же природного жизнелюба, Гюго, очевидно, хвастал своими мужскими победами: «Вы просили подробностей о Викторе Гюго. Виктор Гюго – чрезвычайно остроумный человек; он так же остроумен, как и поэтичен. Беседовать с ним – одно удовольствие, он немного похож на Гумбольдта, только лучше и оставляет чуть больше места для диалога. Он полон буржуазными идеями. Он осыпает проклятиями Расина и называет его второразрядным писателем. На этот счет он довольно фанатичен. Он бросил жену ради Жюльетты, оправдываясь довольно лицемерно: он подарил жене слишком много детей – заметьте, однако, что Жюльетте он не подарил ни одного. В целом в нем больше хорошего, чем дурного. И хотя хорошее в нем растет из гордыни, и хотя он все очень тщательно рассчитывает, в целом он человек приятный, не говоря уже о том, что он великий поэт. Он растерял большую часть своего таланта, своего авторитета и положения в обществе из-за той жизни, которую он ведет. Он много любил»{609}.

Немногие современники относились к Гюго как к человеческому существу. Подобные описания – редкие островки здравого смысла в море фантазии, которое неизбежно влияло на самого Гюго. Явление «гюгомании» давно уже успело перекинуться из Парижа в провинцию; его разносили разъездные театральные труппы и новые общенациональные газеты. В Тулузе один студент погиб на дуэли, защищая «Эрнани»{610}. Один драгунский капрал просил, чтобы на его надгробном камне высекли слова: «Здесь лежит тот, кто верил в Виктора Гюго»{611}. Написали два рассказа о гробовщике, которого так захватил роман Гюго о восстании рабов, что он крестился заново и взял имя Бюг-Жаргаль{612}.

Не важно, сколько в этих слухах правды. Важно то, что люди, которые их передавали, рассчитывали, что им поверят. В списках ходили приукрашенные версии писем, которые Гюго получал на самом деле. Молодые писатели уверяли его, что готовы умереть за него, как их отцы умирали за Наполеона. Образ народного героя Наполеона распространялся так же стремительно, как произведения Виктора Гюго. Сравнение Гюго и Наполеона закрепилось в 1840 году, когда вышла книжка «на любой кошелек»: «Возвращение императора» (Le Retour de l’Empereur) Виктора Гюго. В ней были собраны все стихи Гюго о Наполеоне, в том числе и написанное после того, как прах императора вернули в Париж с острова Святой Елены. «Дань великого поэта великому императору», как говорилось в «Примечании от издателя», инспирированном Гюго. Ключевыми словами книги стали «популярный» и «популярность». Тогда современное значение слова popularité было лишь одним из многих; вообще «популярным» называли писателя, который «располагает к себе людей приятными и дружескими манерами или благодаря избыточным обещаниям»; «популярностью» считалось «поведение, способное снискать благожелательность людей».

С практической точки зрения у такой славы имелись и свои неприятные стороны. На внутреннем рынке множились пиратские издания книг Гюго. Кроме того, контрафактные книги привозили из Европы. В Бретани туристам показывали памятное место, куда Гюго якобы приезжал отдохнуть после смерти жены. В Париже в последнюю минуту расстроилась свадьба – оказалось, что жених только выдавал себя за Виктора Гюго. Позже лже-Гюго женился на дочери Франсуа де Нёфшато, академика, который пропагандирол картошку и украл у Гюго статью, посвященную «Жилю Бласу». Одна театральная актриса поменяла имя с Викторины Уго на Викторину Гюго и распространяла слухи, будто она его родственница{613}. При посещении Ла-Рош-Гийона Гюго показали его собственное имя в книге почетных посетителей: «Слуга сказал мне: „Здесь был Виктор Гюго“ и показал полстрочки стихов, которые нацарапал какой-то турист и подписался моим именем… Зачем выводить их из заблуждения? Мое имя произносится здесь каждый день»{614}.

Гюго внес ценный вклад во французский язык. Появился целый список слов, содержащих его фамилию. Можно сказать, что фамилия Гюго стала одним из самых плодовитых эпонимов в истории: Hugo'ien, Hugolien, Hugonien, Hugotien, Hugolique, Hugoniste, Hugotiste, Hugocrate, Hugolin, Hugolisme, Hugo'iste (Гейне считал «гюгоиста» превосходной формой «эгоиста»){615}, Hugotique («гюготический» – от «готический»), и Hugolátre (от idolâtre), с соответствующим глаголом, который употребляется и сегодня: Hugolátrer. Позже «гюгомания» перекинулась и на английский язык, обогатившийся такими словами, как Hugoesque, Hugolesque, Hugoish, Hugolian, Hugonian, Hugonic (так называли исковерканный язык, на котором говорили Гюго и его последователи). Почти все эти слова, как и более раннее Hernanisé («эрнанизировать» – от «гипнотизировать»), возникали как уничижительные ссылки на неологизмы (точнее, «гюгоизмы») самого Гюго. Иногда они косвенно подтверждали влияние Гюго, а в некоторых случаях они были вполне серьезны: так, в 1860-х годах выходила газета, которая поддерживала взгляды «Кальвина от литературы» и называлась Le Victor Huguenot («Виктор Гюгенот»){616}.