В плену подозрений - Джон Данн Макдональд

В три часа дня я сидел в маленьком внутреннем садике, наслаждаясь покоем и тишиной, когда туда медленно, с долгими остановками вошла сестра Маккарти. На ее левое плечо опиралась бледная, изможденная Джоан. Я немедленно вскочил на ноги, подбежал к ним, подхватил ее под другую руку.

— Джоан! Зачем ты встала? Тебе же еще нельзя ходить!

— У нас не было выбора: надо было либо разрешить ей, либо привязать ее к постели, — оправдывающимся тоном произнесла Маккарти.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая?

— Хочешь, давай сбегаем наперегонки, — вместо ответа, предложила Джоан.

Белоснежная повязка на голове ярко контрастировала с ее светло-рыжеватыми волосами. На минутку оставив их стоять одних, я торопливо разложил для нее кресло, затем мы с Маккарти аккуратно уложили ее в него. Джоан закрыла глаза. Но не от утомления. Скорее от предвкушения чего-то радостного.

— Ох, как же хорошо, — почти прошептала она. — А теперь, сестра, боюсь, вам лучше уйти, потому что, когда в моей голове перестанет вертеться весь мир, надеюсь, меня будут целовать. Много и долго.

— Только, пожалуйста, не переусердствуйте, дорогая, вы еще далеко не выздоровели, — отозвалась Маккарти и, громко шурша накрахмаленным платьем, удалилась. Во все лицо сияя от искреннего удовольствия, Джоан открыла глаза:

— Ну как?

— Вот так, — ответил я и сделал то, что она ожидала. Прямо в ее маняще горько-сладкие губы. Правда, нежно и осторожно. Оказалось, слишком осторожно.

— Пожалуйста, сделай это по-настоящему, Гев. Не бойся, я не настолько слаба.

Мы сделали это по-настоящему. К обоюдной радости. Она с довольным видом откинулась на спинку кресла.

— Теперь, наверное, у тебя тоже будет мой насморк.

— Безусловно.

— Расскажи мне, пожалуйста, о том, что произошло. Помню, я бежала, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, потом что-то больно ударило меня в затылок и свалило... прямо на больничную койку с жуткой головной болью, постоянно хлюпающим носом и таким ощущением, будто по моей спине хорошенько прошлись бейсбольной битой.

Я неторопливо рассказал ей все, что тогда произошло. Не упуская ни малейшей детали. Но при этом невольно поймал себя на мысли, что в моем голосе отчетливо слышались нотки какой-то непонятной нервозности. Внимательно слушая мое повествование, Джоан все больше и больше бледнела. Заметив это, я постарался держать себя в руках. Попытался как можно комичнее пересказать, как пару раз уронил ее на траву, как спотыкался, ударялся об изгородь, как грохнулся лицом вниз, на пол кухни того дома... Похоже, помогло. Во всяком случае, цвет ее лица заметно улучшился. Но серьезное выражение так и не исчезло.

— Спасибо, Геван, — неожиданно тонким голосом поблагодарила она.

— За что?

— За все те дни, которые ты подарил мне, которые мне теперь предстоит прожить. От всей души большое тебе спасибо, потому что, не сомневаюсь, это будут хорошие, может быть, даже очень хорошие дни.

— Не возражаешь, если часть из них я посвящу моим чисто собственническим интересам?

— Попробуй от них уклониться! Только попробуй, и я буду как тень ходить за тобой по улицам, изо всех сил колотя в сковородку и размахивая плакатом: «Люди, этот человек разрушил мою жизнь!»

— Разрушил твою жизнь?

— Это всего-навсего предположение... после того, как ко мне вернутся силы. Господи, Геван, ты только посмотри, какой чудесный у тебя синяк под глазом!

— А какая восхитительно белоснежная повязка у тебя на голове!

— Они выбрили мне затылок. Чудовищно! Я смотрела в маленькое зеркальце, когда мне делали перевязку. Теперь у меня вид совсем как у монашенки какого-нибудь религиозного ордена. Почему ты так странно смотришь на меня?

— Компенсирую себя за все то потерянное время, когда ты была совсем рядом, а я тебя даже не видел.

— Ну и каков приговор?

— Ты великолепна, Джоан Перри. Слава богу, у тебя хорошие кости.

— Хочешь сказать, толстые и крепкие.

— Не возражаешь, если я буду продолжать глазеть на тебя?

— Если ты будешь продолжать глазеть на меня таким образом, я, скорее всего, брошусь тебе на шею, а это не совсем прилично. Я должна быть застенчивой, по-девичьи скромной и сдержанной. Мама всегда учила меня: никогда не вешайся мужчинам на шею. Обычно это их очень нервирует.

— Я только и мечтаю о том, чтобы ты меня нервировала. Какая прекрасная суббота и какое прекрасное воскресенье! Мы проводили вместе каждую свободную минуту. Нам было о чем поговорить, и мы говорили, говорили, но о чем, собственно, говорили — убей меня, не помню. Мы просто запоминали друг друга — глазами, ушами, кожей, сердцем... Когда такое происходит с кем-нибудь другим, это обычный случай влюбленного состояния под летней луной. Когда же такое случается с тобой, это изменяет весь окружающий тебя мир.

Такого со мной еще никогда не была. Нигде и ни с кем. Она была жива, полна желаний, и у нас не было ни малейшего вопроса относительно того, что мы сделаем со своими собственными жизнями. Она была Джоан, та самая Джоан, моя Джоан, и я всем сердцем желал, чтобы она навсегда оставалась моей, и только моей. Вся до самого конца, включая ее неожиданные приступы застенчивости, иногда даже почти девичьей робости, чистейшую нежную ткань ее кожи, тонкие кости, чудесные очертания ее кистей и лодыжек, удивительное богатство ее тонкой талии. Я смотрел на ее великолепное тело, и мне страстно хотелось, чтобы оно как можно скорее наполнилось таинством нашего с ней ребенка. Не в силах себя сдержать, я поделился с нею этим, и в ответ она сказала, что это хорошая идея, что это вполне можно устроить и что она уже где-то видела конкретный план того, как именно это надо делать. В ее чувстве юмора было какое-то необычное сладострастие, о котором я раньше даже не подозревал и которое доставило мне искреннее удовольствие. Джоан также с на редкость серьезным видом довела до моего сведения, что не желает ничего знать о женщинах в моей прежней жизни, потому что она абсолютно уверена, что со временем сможет заставить меня полностью о них забыть. Выражение ее глаз и движения восхитительных губ, когда она выносила этот приговор, не вызывали ни малейших сомнений в том, что так оно и будет. Каждая минута, каждое мгновение, проведенное с ней, заставляли меня страшиться даже самой мысли о том, что ее может со мной не быть, что я вдруг могу ее потерять...

* * *

Заседание Совета директоров было назначено на десять часов утра в понедельник. Меня еще практически до рассвета тайком провели в здание управления, где мне пришлось долго ждать на складе. В обществе множества ящиков и мешков с канцелярскими товарами. По дороге на завод Тэнси рассказал мне, что они уже нашли и задержали Лефея в Балтиморе, доставили его сюда, в Арланд, но досье при нем не было.