Траектория чуда - Аркадий Гендер

— Слышь, Феоктистыч, — прервал его тактико-оперативные излияния я, — не крутоват ли операсьон получился? Может, пока не поздно, написать заяву ментам, а?

Гоха посмотрел на меня с добрым сочувствием:

— Не знал я, что ты так плохо относишься к своим домашним, — усмехнулся он. — Хочешь завалить дело, поручи его ЭмВэДэ. Теперешние менты только крышевать хорошо умеют, сам знаешь.

Я знал. Менты не раз предлагали нам с Гохой стать нашим «зонтиком», в случае отказа недвусмысленно грозя неприятностями. Пришлось прибегать к помощи бывших Гохиных коллег, которые с тех пор и взяли нас под свое крыло.

— А насчет нашего плана, — продолжил Гоха, — то ты не сомневайся, Глеб. Во-первых, чем авантюрнее и наглее, тем действеннее, потому как неожиданно для противника. А во-вторых… И не таких сусликов выливали!

При упоминании старого детского анекдота я невольно рассмеялся. Да, в словах Гохи была та самая бронебойно-безапелляционной самоуверенность, которая берет города. Я постарался выгнать из головы все сомнения и план был утвержден. Теперь Гоже надо было срочно лететь за семьей на дачу, так как Гохиной жене Кате завтра к десяти утра ей кровь из носу надо было на службу.

Рванули по МКАД к Ярославке. Завезти меня домой Гохе было практически по пути, но на подъезде к Ленинградке я подумал, что надо бы ехать не домой, где одному находиться все равно была тоска смертная, а к тетке Эльмире. Надо бы в конце концов выяснить, почему не отвечает ее телефон, что с ней и где она, а то самые черные мысли на этот счет уже просто неотступно преследовали меня. Везти меня в Зюзино я Гохе не позволил, хотя он и предлагал. Договорились, что Феоктистыч заезжает за мной завтра к одиннадцати, и он высадил меня у бровки, чуть не доезжая съезда на Ленинградку. Не успел я поднять руку, как меня подхватил улыбчивый парень на Москвиче, и через полчаса я был у теткиного подъезда.

Слабая надежда, что у тетки просто не работает телефон, сразу же испарилась, — дверь тоже никто не открывал. Я позвонил соседям, но — лето, в трех квартирах из оставшихся на лестничной площадке пяти никого не было. В четвертой дверь открыли, но появившаяся на пороге девица младшего детородного возраста с пирсингом на нижней губе, разумеется, была не в курсе. И только из-за двери пятой по счету квартиры старушечий голос прошамкал, что Эльмиру Александровну то ли позавчера, то ли третьего дня увезли на скорой. Больше ничего — куда увезли соседку, что с ней было, старуха за дверью не знала. Сказала только, что когда тетку увозили, была рядом с нею ее подруга, у нее, мол, и спрашивать надо, она, верно, все знает. Сколько бы ни была скудной эта информация, меня она немного успокоила, ведь и в последнем телефонном разговоре тетка говорила, что помогает ей какая-то ее подруга, и в случае чего она же и присмотрит. На всякий случай я спросил, что за подруга, кто такая, где живет, но этого старуха-соседка тоже не знала, только обмолвилась, что молодая подруга-то, и неместная. Молодая? Странно. Хотя, кто знает, что такое в понятии бабки, которой, судя по голосу, могло быть и восемьдесят, и девяносто, значит «молодая». Такой и пятидесятилетние — пацанки, а я, верно, и вовсе молокосос. И, хотя, собственно, ничего конкретного я так и не выяснил, на душе слегка полегчало. Хоть и в больнице тетка, но есть рядом с ней сердобольный человек, можно надеяться, что не бросит. И еще убедил в том я себя, что если бы случилось самое плохое, меня бы уже давно нашли, хотя бы подруга эта самая, ведь в теткиной записной книжке все мои телефоны были записаны на первой странице. Ладно, завтра вот решу главный вопрос, и займусь любимой теткой, найду, где лежит, разберусь сам, что нужно. А сейчас — домой, надо выспаться, завтра — трудный день. Еще один трудный день…

* * *

Пока очередной сегодняшний частник вез меня домой, ко мне опять пришло какое-то внутреннее беспокойство. Я покопался в ощущениях, и понял его причину. Голос сказал: "Я еще свяжусь с вами". Учитывая его манеру изъясняться, это однозначно звучало, как: "Я еще свяжусь с вами сегодня", а он еще ни разу данных им обещаний не нарушал. А ведь сегодняшняя утренняя проверочка проканала на дурака. Ведь мой телефон был выключен с самой Швейцарии, и как после регистрации его в местной сети система мычит в случае недоступности абонента, на самом деле я не знаю. Какое легкомыслие с моей стороны! Как только приеду домой, надо срочно проверить.

Но только я вошел в квартиру, из соображений конспирации не включая свет, как дисплей Сименса в кромешной темноте страшно зажегся оранжевым глазом, и я, не дожидаясь звонка, схватил трубку.

— Давайте, Глеб Аркадьевич, как обычно, начнем общение с проверочки, произнес Голос. — Выключите телефон и через пару минут включите.

Я выключил телефон, с замирающим сердцем сосчитал в уме до ста двадцати, и опять включил. И сразу же раздался звонок.

— Отрадно, что вы не нарушаете моих указаний, — произнес Голос, и сердце мое запело от радости. — За это вот вам две вещи, которые, как я думаю, вас обрадуют. Надеюсь, что завтра в банке никаких неприятных сюрпризов не будет, и вы сразу сможете вылететь в Москву. Но с одним условием: лететь вы можете только на аэрофлотовском рейсе в тринадцать ноль-ноль. Если на него не будет билетов, тогда рекомендую вам лететь рейсом «Суисс» в 20–45 из Цюриха. Не были в Цюрихе?

— Н-нет, — еле выдавил я из пересохшей глотки.

— Рекомендую, прекрасный город, мне он нравится больше, чем Женева, беззаботным тоном гида вещал Голос. — Завтра, когда я позвоню, скажете мне, на какой рейс вы взяли билет. Вам все ясно?

— Все ясно, — отрапортовал я.

— Ну, и отлично, — сказал Голос довольным тоном.

Еще бы, наверное, узнал, что у Шуляева с преждевременным отлетом из Никосии в Москву не возникло проблем, и радуется в предвкушении дележки! А, может, это сейчас сам Шуляев со мной и разговаривает?

— Теперь слушайте очередное сообщение от вашей семьи, — стал строгим Голос, — а я с вами до завтра прощаюсь.

Опять затрещало, и сердце у меня сжалось, потому что голос Галины был тусклый и усталый до крайности.

— Здравствуй Глеб, это мы. Сейчас воскресенье, вечер. Сколько времени, я не знаю, у меня часы остановились. Еще у нас перегорела лампочка, сидим в кромешной темноте. Когда свет еще был, нам написали, что ты придешь за нами завтра к вечеру. Приходи скорее, у Юльки, кажется, температура. Мы тебя целуем, пока.

Состояние, в которое я впал после этого монолога моей жены, ближе всего к истине можно охарактеризовать, как бешенство. Я метался по темной квартире, натыкаясь на мебель, и рычал, как дикий зверь. "Убью, убью, убью, убью!" — стучало в висках в унисон с каждым ударом сердца. Минут через десять состояние аффекта начало понемногу проходить, но нечего было и думать, чтобы заснуть в таком состоянии. Я быстро оделся, вышел на улицу, в ближайшем круглосуточной магазинчике купил бутылку водки, колбасы и хлеба, вернулся домой, сел на темной кухне, снял с пальца обручальное кольцо, положил перед собой на стол и начал пить. Я пил, глядя на кольцо, в темноте неярко отражавшее свет от постепенно гаснущих окошек дома напротив. Мысли в голове стали путаться раньше, чем кончилась водка. Тогда я снова надел кольцо, добрался до дивана и сразу же уснул.