Подводная лодка (The Boat) - Лотар-Гюнтер Букхайм

В МОРЕ. Все чертовски измотаны. Шторм вовсе не собирается утихать. Спасение пришло наконец когда Командир ближе к вечеру приказал погрузиться из-за темноты и отсутствия видимости.

Наступил мир. Дориан уселся у переборки центрального поста, разбирая бинокль, внутрь которого попала вода.

Радиорубка опустела. Радист сел возле двери в помещение гидрофонов. Наушники были у него на голове и он лениво поворачивал рукоятку устройства прослушивания.

В кают компании старший помощник, как и следовало ожидать, обложился разноцветными папками. Откуда-то он вынул офисный дырокол. Казалось, у нас на борту целый комплект офисного оборудования. Была даже механическая машинка для заточки карандашей. По крайней мере, мы были избавлены от соло на пишущей машинке.

Стармех изучал какие-то фотографии. Второй механик, кажется, был где-то в машинном отделении. Командир дремал.

Совершенно неожиданно Стармех сказал: «Бьюсь об заклад, дома уже выпал снег».

«Снег?»

Командир открыл глаза. «А почему бы и нет — конец ноября. Забавно то, что я не видел снега уже несколько лет».

Стармех передал по кругу посмотреть несколько фотографий. Сцены на снегу, фигуры как черные пятна в общем белом пространстве. На одном фото Стармех был с подружкой. За ними склон, испещренный лыжными следами. Слева назойливая длинная изгородь. Снег вокруг опор подтаял.

Глядя на фотографии, я вспомнил деревушку в Рудных Горах как раз перед Рождеством — уютное тепло комнат с низкими потолками, множество ножей и стамесок, которыми умелые руки вырезали из мягкой сосны новые фигурки для многоэтажной вращающейся пирамиды или для механической рождественской горки. Запах горящих поленьев и тепло печки отчетливо вспомнились мне вместе с запахами краски и клея, паров шнапса из большой круговой чаши в центре стола, церковным запахом курительных свечей, которые посылали голубые облачка из ртов фигурок в черных кожаных передниках или в облачении шахтеров. А снаружи снег и бритвенно-острый холод, который обжигал нос при дыхании. Полифонический перезвон бубенцов лошадей, везущих сани, ярко сверкающие лампы на фоне клубов пара из лошадиных ноздрей, окно за окном, украшенные подсвеченными ангелами, воткнутыми между подушек из мха…

«Да», — произнес Командир. «Снова настоящий снег — хотел бы я его увидеть».

Стармех передвинул ужин на более раннее время. «Не вижу причины, почему бы Номеру Второму не поесть спокойно».

Второй помощник едва ли успел проглотить последнюю ложку, когда прохрипела громкая связь.

«По местам стоять к всплытию!»

И сразу же мои мускулы напряглись.

***

ПЯТНИЦА, 56-й ДЕНЬ В МОРЕ. Мы всплыли только после завтрака. Волнение стало заметно уже на глубине 40 метров. Затем качка резко увеличилась, и очень скоро первые волны ударили в боевую рубку. Сверху сразу налилось очень много воды, и льяла быстро заполнились. Не было никакой позы или позиции, в которой я мог бы расслабиться. Каждый из моих мускулов болел независимо от других, и кости в моих ягодицах тоже неистово болели.

Похоже, что волны снова сменили свое направление. Хотя U-A держала свой курс под водой, теперь она рыскала и сваливалась на левый борт с еще большей интенсивностью. Иногда мы кренились на предельный угол и оставались в таком положении на тревожно длительный отрезок времени.

Мичман доложил, что ветер сменил направление и теперь дует с направления вест-зюйд-вест. Это все объясняло.

«Волна в борт», — констатировал Командир. «Мы не сможем выдерживать такое долго».

Но за обедом, когда мы мучительно цеплялись за стол, он изрек слова утешения: волнение в борт, это верно, но ветер скоро вернется на прежнее направление и это решит все наши проблемы.

Я решил остаться в кают-компании после обеда. Перед рундуком второго помощника по палубе скользила туда-сюда книга. Я достал ее и наугад полистал страницы. Отдельные слова приникали в мое сознание: рангоут, кливер, стаксель, бизань, брам-стеньга… значительные, отшлифованные слова.

Рев волн вдоль наших стальных бортов периодически поднимался до неистового фуриозо.

Неожиданно подводная лодка повалилась на левый борт настолько стремительно, что я вывалился из своего сиденья. С книжных полок упало все их содержимое, и все, что еще оставалось на столе кают-компании из столовых приборов, тоже полетело на палубу. Командир откинулся назад, как спортсмен-саночник, тормозящий своими пятками. Стармех соскользнул на палубу. Мы замерли в своих соответствующих позах, как будто позируя для фотографии с большой экспозицией. U-A оставалась лежать в положении такого экстремального крена. Это было уже чересчур — она ни за что не выпрямится. В моем рту все пересохло.

Но через несколько мгновений, казавшихся минутами, кают-компания вернулась в горизонтальное положение. Сдерживаемое дыхание донеслось с губ Стармеха со звуком, подобным шуму парового свистка. Командир медленно восстановил свою позу и произнес: «Вот это да!»

Приглушенные ругательства из носового отсека.

Вся остойчивость пропала. В следующий момент мы повалились на правый борт. Рев волн достиг нового уровня. Я подумал о впередсмотрящих — как им там достается сейчас.

Я сделал вид, что читаю, но мои мысли были заняты совсем другим. Командир говорил, что лодка сможет все это выдержать. Более мореходная, чем любой другой корабль на плаву. Балластный киль в полметра шириной, полметра высотой, наполненный железными слитками — длинный рычаг с точкой опоры в центре корпуса лодки. Весь ее основной вес глубоко внизу. Никакой надстройки, кроме легкой боевой рубки, центр тяжести значительно ниже центра плавучести. Никакой другой корабль не выдержал бы такой передряги.

«Что это?» — спросил Командир, кивая в сторону моей книги.

«Что-то про парусники».

«Гм», — произнес он насмешливо. «Хотите попасть на парусник? Надо бы вам попробовать это как-нибудь. Тут не о чем особенно говорить».

«Спасибо, что сказали мне это», — ответил я.

«Закрыть верхний люк и все: это наша единственная уступка настоящему шторму, но на паруснике! Паруса взять на рифы, реи закрепить по-штормовому, крышки люков задраить — изрядно работы для всех матросов, должен вам сказать. После этого ничего не остается делать, как сидеть на корме и верить во Всевышнего. Есть к тому же нечего, но от тебя ждут, что ты будешь карабкаться по вантам, спускать порванные холсты, сшивать их куски и делать новые паруса — да такая работка хребет любому согнет. Потом еще бесконечная ручная работа со снастями при каждой перемене ветра…»

Воспользовавшись креном на левый борт, я встал и неверной походкой отправился в центральный пост посмотреть на кренометр.

Кренометр представлял из себя простой маятник со шкалой. Его стрелка стояла на 50 градусах, т. е. сейчас у нас был крен 50 градусов на правый борт. Она оставалась в этом положении как прибитая гвоздем. Вместо того, чтобы выпрямиться, U-A задержалась все в том же положении предельного крена. Я мог только заключить, что на нас