Пандора - Сьюзен Стокс-Чепмен

Он разражается оглушительным смехом, в котором нет ничего веселого, и отпускает свою добычу. Иезекия теряет равновесие и, грохнувшись об пол, вопит, потому что падает прямо на перевернутую полку и осколки дешевого фарфора.

Кумб отворачивается, яростно ероша волосы пятерней.

– Это же в твоем духе, а, Иезекия Блейк? Ничего не помнить, на всех плевать! Ты себялюбивый ублюдок, вот ты кто! – Он сверлит его взглядом. И Иезекия замечает, что его лицо в слезах. – Ты ведь даже имени его не знаешь, а?

– Сэмюэл.

Голос Лотти. Кумб вздыхает.

– Да, Сэмюэл. Его одолела лихорадка. Видели бы вы… – Он осекается. Кумб обхватывает голову руками, и какое-то время слышны лишь его рыдания.

– Сочувствую, – шепчет Лотти.

Кумб вытирает щеки и неуклюже кивает.

– Вижу, Блейк, что и тебе несладко. Но он…

Иезекия осторожно смахивает с себя осколки, но встать на ноги не в состоянии, пока нет. Он заставляет себя как ни в чем не бывало схватиться за край полки и безуспешно пытается отклеить от бедер мокрые штаны – они уже остывают, но ткань слишком плотная и облегающая, поэтому штаны липнут к нему, как вторая кожа.

– Я тоже сочувствую, – говорит Иезекия, хотя и неискренне. – Но не могу понять, в чем тут моя вина!

– Не можешь понять? – Кумб прикасается к своей длинной замшевой перчатке, достигающей локтя. – Это же ты послал меня в Грецию, когда узнал про раскопки! Это ты заставил меня отследить эту прóклятую штуковину, ты заставил нас поднять ее со дна, когда она затонула!

– Говорю тебе в сотый раз: ваза не проклята! – Несмотря на весь страх, который ему внушает этот человек, в душе Иезекии вновь поднимается волна гнева. – Ты просто суеверный болван! Как ваза может причинить столько бед? Это всего лишь глиняный сосуд, просто керамическое изделие – и больше ничего!

Кумб опять шагает к нему, и Иезекия съеживается, мечтая обрести силы и сбежать. Здоровяк срывает перчатку с руки.

– Тогда чем ты мне это объяснишь?

Хотя в лавке стоит полумрак, Иезекия отчетливо видит то, что ему показывает Кумб. То, что раньше было кистью и локтем, теперь превратилось в черную культю. При тусклом свете с улицы он различает множество блестящих гнойников. И зловоние. Ну и зловоние, боже праведный!

Иезекию начинает тошнить, он отворачивается, но Кумб здоровой рукой хватает его за подбородок и сжимает так сильно, что Иезекия взвывает от боли.

– Смотри, сволочь! Все это началось после того, как я натер кожу веревкой. Той самой веревкой, с помощью которой я поднял твой чертов трофей со дна моря. И ты будешь мне говорить, что твоя драгоценная ваза здесь ни при чем?

Но Иезекия непреклонен. Он с этим не согласится. Ни за что.

– Это была твоя веревка, а не моя. И с вазой она никак не связана. Она могла быть пропитана какой-нибудь отравой, ядовитым веществом, заразившим твою кожу.

Кумб яростно мотает головой. Его ноздри раздуваются, как у взбесившегося быка.

– Все еще не видишь связи, да? А что твоя нога, стала лучше?

Иезекия сжимает губы. А Кумб усмехается, отвесив челюсть.

– Мэттью, – Лотти выходит вперед, заламывая руки. – Ты уверен, что твой недуг – от вазы? Смерть Сэма, болезнь Чарли, нога Иезекии… это все из-за вазы?

Кумб медленно натягивает перчатку.

– Да. Именно в этом я и уверен.

У Лотти такой вид, словно она сейчас заплачет.

– Иезекия…

– Хватит! – рявкает Иезекия.

Он поднимается на ноги. Он не потерпит, чтобы с ним разговаривали в таком тоне. Да еще кто? Мерзкий простолюдин Мэттью, так его, Кумб – в его, черт побери, собственной лавке.

– Я не верю в проклятия. Мне жаль твоего брата, но его смерть это не моя вина. И древнее изделие из терракоты тоже ни в чем не виновато! От горя ты тронулся умом и поэтому не способен мыслить здраво! – Поскольку Мэттью ничего на это не отвечает, Иезекия вновь обретает уверенность в себе и выпячивает грудь. – Кроме того, ты пришел сюда в неудачное время. Ты попортил мои товары. Ты напугал мою служанку, и ты, в общем-то, обвинил меня в убийстве. Нет, я этого не потерплю. Ты должен немедленно покинуть мой дом. Немедленно, ты слышишь?

В наступившей тишине Кумб смотрит на него, сжимая и разжимая здоровый кулак, и Иезекия замечает, как в его глазах снова вспыхивают опасные искры. В этот момент внезапно охватившая Иезекию бравада начинает таять; им овладевает сомнение, и колкие капли страха скользят по его позвоночнику, как ртуть.

Кумб переминается с ноги на ногу. Половицы под его башмаками скрипят.

– Значит, ты не считаешь себя ответственным за это?

Иезекия вздергивает подбородок.

– Не считаю.

– Отлично. Ты не оставляешь мне выбора. Завтра же, после похорон брата, я обращусь к властям. И я им обо всем расскажу. О твоей племяннице в том числе. Запомни мои слова, Иезекия Блейк, ты заплатишь за все, что натворил.

– Попробуй! Ты потонешь вместе со мной.

Но Кумба уже и след простыл, только дверь лавки болтается на петлях. Иезекия не замечает, как у него перехватывает дыхание, и через несколько секунд он начинает задыхаться. Он думает об Элайдже, о его стервозной жене, которые оба давно сдохли и похоронены, об их взбалмошной дочке, об их сокровищах, его сокровищах, о записке…

Лотти делает шаг вперед и протягивает руку:

– Иезекия…

Он улавливает едкий запах собственной мочи, и тут что-то щелкает у него в голове: он слышит череду резких щелчков.

– Иезекия…

– Где Дора? – орет он, и черепки разбитой посуды громко хрустят под его ногами. – Сейчас я с ней разберусь! – Он отталкивает Лотти в сторону и, припадая на одну ногу, яростно топает вперед. – Она наверху, на чердаке? В своей конуре?

– Ее там нет!

Эти слова выкрикнуты с таким паническим ужасом, что остолбеневший Иезекия резко оборачивается к ней.

– Что? – выкрикивает Иезекия, и Лотти бледнеет как полотно. Ее бледная, в кровоподтеках кожа напоминает грушевидную мантию осьминога, которого Иезекия однажды видел на Миконосе – осьминога выбросило прибоем на берег, – и впервые в жизни эта женщина вызывает у него омерзение.

– Она… – и Лотти снова заламывает руки, – обедает у Гамильтонов. У лорда и леди, так она сказала.

Молчание.

Лорд Гамильтон.

Ему словно тисками сжали легкие.

– Что? – снова спрашивает он, и на этот раз им овладевает ужас.

Лотти умолкла, кажется, она заметила в его взгляде отражение самого дьявола, а Иезекия распахивает дверь в жилую половину так свирепо, что колокольчик вдавливается в стену. Он вскарабкивается на первую ступеньку лестницы, ведущей наверх, и с усилием поднимается.