Повелительное наклонение истории - Олег Матвейчев

Да по сравнению с этим «офисным планктоном», обсуждающим последние наряды Сальмы Хаек, тратящим часы на сериалы и болтовню в интернете, на ток-шоу, «Камеди клаб», «Дом-2» и прочее, Солженицын вообще святой. Он сбежал с войны в лагерь, но он герой в сравнении с теми, кто вообще не участвует ни в каких войнах, кроме войны за зарплату с начальством, войнах на сексуальном фронте и войнах в компьютерных играх, а на судьбу Родины им плевать. Пусть Солженицын клеветал на нашу победу, но он поднимал тем самым ставку в исторической игре и создавал предпосылки для перипетии, тогда как миллионы мелких червячков и жучков просто не интересуясь всеми этими далекими историческими вопросами, победу прожирают. Прожирают страну, ее прошлое, настоящее, а главное, будущее.

Солженицын великий человек просто потому, что он, при всей его низости, бесконечно выше жующего и потребляющего большинства, которому глубоко по фиг все, что здесь написано, и которое даже случайно прочитав это, не пошевельнет ягодицами, чтобы хотя бы передать прочитанное дальше, тому, кому это может пригодиться, тому, кого это может вдохновить на великое.

Величие человека определяется не его личными качествами, а делом, в котором он участвует. Если это великое историческое дело, — неважно, на какой он стороне и в какой роли, дело сделает его великим. Участвовать в великом деле просто, это может каждый — надо просто отдаваться этому делу, а не ждать когда тебя позовут, заплатят… Не задавать вопрос: «А что я с этого буду иметь?» и «Зачем мне это?». Великое — всегда жертва собой, своей жизнью, своим временем, своими силами, жертва без всякой надежды на «прибыль» и вознаграждение. Великое потому и великое, что возврат от инвестиций приходит очень нескоро, а в далеком будущем и не самому инвестору.

А будущее очень интересно: то, что говорилось про три акта исторической драмы, верно и в отношении Гомера. Был некий тезис — победа троянцев, было отрицание — Гомер, выросшая из него греческая и западная цивилизация, и должно неминуемо наступить отрицание отрицания, то есть конец Запада, конец «эпохи забвения Бытия», как называл ее Хайдеггер. Неминуемо должна восторжествовать историческая истина: Первая мировая война трехтысячелетней давности завершилась не победой Европы и Запада. Более 3000 лет Запад правит миром как самозванец и узурпатор. Мировой трон занимает «ненастоящий царь»! Кто восстановит справедливость? Есть ли еще кто-то, в ком течет троянская кровь, кровь истинных победителей? Кто наследник забытых героев?

Может не случайно, что со времен Аскольда, Олега Вещего и Святослава нас тянуло в сторону Царьграда? Может, недаром мы чуть не взяли Стамбул в XIX веке и так же должны были получить контроль над проливами по итогам Первой мировой войны меньше 100 лет назад? Может, не зря троянские сокровища хранятся у нас музеях? Болеслав Прус устами одного из героев — египетского фараона, рассказывает легенду, что троянцы ушли со своей родины… Может, троянцы ушли не в Италию, как сочинили себе римляне, а на Север, в Гиперборею — страну, более подходящую победителям, чем южные широты Греции и Италии, более подходящие врунам-поэтам? Может, они стали предками славян, которые тысячелетия побеждают во всех мировых войнах, осваивают самые страшные северные территории, летят в космос, но не умеют воспеть эти победы, как не умели воспеть свою победу современники Гектора и Приама? Как иначе объяснить давление над нами этого «троянского рока»: мы всегда побеждаем в горячих войнах, и все время проигрываем холодные?

Глядя на удачливую судьбу Солженицына, кто-то может сказать: не только «возвышающий обман» дороже, чем «тьмы низких истин», но и «унижающий обман» дороже «тьмы высоких истин»… Получается, вообще любой обман вьтттте любой истины?

Здесь мы имеем дело с очень интересным вопросом, который не место разбирать на страницах этой книги. Вопрос: «что есть истина и в каком отношении она находится с не-истиной?» один из фундаментальных вопросов философии. Величие того или иного философа в истории определяется тем, ставил ли он этот вопрос и давал ли новую интерпретацию ответа на него. Философов, которые вопрос ставили и давали новые ответы, наберется не больше десятка.

В древнегреческом языке истина называлась словом «алетейя». Здесь явственно звучит корень «летэ», означающий «скрывать», «забывать». Недаром река забвения в царстве мертвых звалась Лета. Отрицательно-привативная частица «а» позволяет перевести «алетейю» как «несокрытость». При этом корень, сокрытость оказывается как бы первичным, более изначальным, чем производная с помощью привативной и отрицательной приставки «несокрытость».

Выход из изначальной сокрытости в несокрытость есть про-из-ведение, по-гречески, — поэзис. Виды поэзиса разнообразны. Есть самостоятельный выход из сокрытого, рост, проявление, произрастание, по-гречески — «фюзис». Слово это было потом переведено на латинский как «натура», а затем калькировано на русский как «природа». Есть противоположный фюзису способ выведения из сокрытости — это искусство, по-гречески — технэ, техника. Здесь несокрытое добывает в борьбе с сокрытым сам человек.

Познание оказывается одним из видов технэ — искусства. Наверняка не единственным. В частности, греки верили в способность неких прорицателей проникать в сокрытое и являть его, при этом вряд ли то была заслуга самих прорицателей, скорее уж, сокрытое само являло себя через их посредство. Уже тут мы сталкиваемся с загадкой. Природа и искусство — это виды поэзии, то есть фюзис и технэ — виды поэзиса. Какже получилось, что позже поэзия стала всего лишь один из видов искусства (технэ) наряду с познанием, а потом и сама техника стала лишь приложением к познанию, его практикой?

Дело в том, что произошла революция в понимании истины. Несокрытость стали мыслить изначаль-нее, чем сокрытость. Дескать, сначала есть истина, как солнце, и только потом она может падать до лжи, обмана, заблуждения, забвения… И у человека есть прямой доступ к этой истине с помощью познания.

Сначала даже познание не являлось единственным способом, были различные практики аскезы, моральные практики, практики заботы о себе, которые приводили человека в истину. По всей видимости, эту революцию совершил человек, который первым и назвал себя философом — Пифагор. Его философия сосредоточивается на познании как привилегированном способе доступа к истине: прежние мудрецы — софосы, а не философосы — шли к истине не дорогой познания, а окольными путями.

По смыслу «философос» отличается от «софоса» как «ценитель вина» от пьяницы. Любитель мудрости, философ, позиционирует себя как специалист в вопросах разных мудростей и умеет отличать настоящее от ненастоящего, тогда как просто «софос», мудрец, кидается на все мудрости подряд и может ухватить настоящую мудрость только случайно. Пифагор был заворожен математикой, ее чудесной способностью быть независимой от опыта и чувственных данных. Ведь если я найду, что в моем кармане, где лежало три яблока, после того, как я одно съел, осталось одно, я сделаю вывод, что одно яблоко я потерял, а не что 3–1=1. И даже если кто-то из мыслителей замечал, что поэзия так же не находится в рабстве у опыта, все же ясность математики делала математику привилегированной, тогда как воображение расценивалось просто как перекомбинирование данных опыта.