Седьмая печать - Сергей Зайцев

Рука Бегаева потянулась к карандашу.

А подполковник всё говорил, говорил:

— То, что у вас получится, будет пробный, так сказать, вариант. Если к нему проявят интерес, потребуется вариант расширенный. Тогда будем привлекать к работе других кружковцев. Свои взгляды тоже попрошу изложить... Этим вы очень поможете правительству в работе над пунктами программы. Плоды умственной деятельности ваших друзей, людей безусловно талантливых, умных, не должны пропадать даром... Я сам только недавно взглянул на это иначе — как на богатство; теперь и других из своего лагеря убеждаю. И уверяю вас, нахожу отклики; я не один сочувствую идеям социализма... А хотите, Вадим, прикажу подать вам чаю?..

Бегаев не ответил, он уже сосредоточенно писал и, возможно, не слышал вопроса. А подполковник, привычно откинувшись на спинку стула, продолжал говорить, говорить... Скрип, скрип.

ертолетов узнал, что Вадима Бегаева выпустили из «охранки» «за недоказательностью дела». И на следующий день — была как раз пятница — они с Надей пришли к Фанни поздравить Вадима и, понятно, разузнать подробности. Когда они вошли в квартиру, все были воодушевлены удачей, радовались, что Вадим, хоть и юный совсем и неопытный, а вот сдюжил же, не дал себя обмануть, а если и попался на распространении литературы, то вот сумел же вывернуться. Молодец! Молодец!

Братья Бегаевы должны были прийти с минуты на минуту.

Кружковцы горели нетерпением. Парни нервно курили папироски, прикуривая одну от другой; девушки — а их было несколько, и в прошлый раз Митя с Надей их здесь не видели — поминутно поправляли волосы, прихорашивались, заглядывая в карманные зеркальца.

...И вот дождались, братья Бегаевы пришли. Младший сиял, а у старшего почему-то было пасмурное лицо. Но на пасмурное лицо не обратили внимания, поскольку Виктор Бегаев, бывший офицер, вообще был не из весельчаков. Вадима Бегаева кружковцы тут же в прихожей окружили, жадно ловили его слова о днях, проведённых в заключении, — о сырости, о баланде, о восьми нарах на двадцать человек, о скрипе ржавых железных запоров, о надрывном, кровавом кашле иных больных чахоткой арестантов. Кружковцы то и дело перебивали его, торжествовали: письма подействовали; делали вывод: отдельных жандармов можно запугать, а значит, отдельными жандармами можно и управлять. И пришло время подумать — кого ещё вырвать из заточения. А вот, например, этого... или, к примеру, того...

— Стойте, стойте! — осаживал Виктор Бегаев. — Пусть он всё расскажет... Подождём Златодольского, друзья. Тогда решим.

Но Златодольского всё не было.

— Рассказывай, рассказывай... — не было терпежу.

Вадим Бегаев рассказывал... И рассказывал он вещи необыкновенные: в верхах происходят подвижки, правительство, уставшее от положения полумира-полувойны, устрашённое перспективой гражданской войны, готовит либеральные реформы; при работе над ними, по уверению «А.-Б.», требования народников — землевольцев, в частности, — будут учтены... учтены непременно... с народниками в ближайшем будущем организуются постоянные контакты... вплоть до приглашения на заседания правительства для обсуждения конкретных, узловых моментов; объявятся всевозможные свободы; абсолютная монархия будет весьма ограничена деятельностью парламента; не менее четверти мест в парламенте, а то и до трети обещается оппозиции в лице социалистов; дворяне и попы лишаются своих вековых привилегий, и слово «аристократ» навсегда изымается из обихода; следовательно, возможности у всех будут равны и будут зависеть исключительно от природных способностей и волевых усилий каждого человека, гражданина...

Кружковцы слушали Вадима Бегаева, и радость у них на лицах потихоньку угасала, глаза всё менее светились торжеством; возбуждённые восклицания сменялись тяжёлыми вздохами.

Златодольский всё не появлялся.

...и это несомненная правда! «А.-Б.» заверяет, что сочувствует идеям народников, говорит, что, кабы не служебное положение, давно бы уже в народники записался. Не то в шутку, не то всерьёз он даже обещался в одну из пятниц в кружок заглянуть... Он, кстати, знает и про явочную квартиру, и про дни собраний, и всех кружковцев пофамильно называл, и даже давал кружковцам точные, ёмкие характеристики, и условный стук в дверь, принятый кружковцами, ему известен... Смешно, да? Но все опасности — уже в прошлом!.. «А.-Б.» говорит, что если бы был врагом народникам, то давно бы их всех пересажал. И то, что все кружковцы на воле, — есть залог доброго отношения к ним «А.-Б.», есть доказательство произошедших в нём перемен...

Тут в дверь постучали — условным стуком.

— Вот и Златодольский, наконец... — промолвил, побледнев, Роман Скворчевский.

Но это не был Златодольский. Пришла сестра его, жена лавочника, торгующего швейными машинками. Она сообщила, что этой ночью в лавку ввалились жандармы и Савелия увели. Куда, почему — ничего ей не сказали. Как собаку увели — только что ошейника не надели. Вели себя жандармы грубо — хамили, выражались бранно и всё перевернули в доме вверх дном — что-то искали — вещи выбрасывали из шкафов, мебель отодвигали, оборвали обои со стен, перепортили много товара... Она рассказывала и промакивала платочком слёзы.

Потрясённые известием, кружковцы с минуту сидели в оцепенении. Потом лица всех обратились к Вадиму.

— Либеральные реформы, говоришь? Парламент для гражданина? — гневно сдвинул брови Потапов.

— Я?.. — Вадим в волнении сглотнул слюну. — Я ни про кого слова не сказал. Я только про теорию...

Но его уже оставили без внимания. Всем было ясно, что хитрый лис «А.-Б.» на мякине провёл юнца.

Видя, что ему уже не доверяют, что над ним едва не смеются, что на него зло косятся и уж отодвигают его в сторону, Вадим вспыхнул, как факел:

— Друзья! Что вы!.. Вы всё не так понимаете, вы не слышите меня... как и я его поначалу не услышал... За Златодольского беспокоиться оснований нет... «А.-Б.» мне говорил, что только для беседы его призовёт. Он его на днях выпустит. Про идеи только спросит... Синий карандашик даст... — едва не плакал Вадим; он уже сам не верил в то, что говорил; и говорил-то он сейчас лишь для того, пожалуй, чтобы не молчать позорно, чтобы хоть предпринять попытку оправдаться; он не оставлял надежду, что кто-нибудь услышит его. — «А.-Б.» почти свой, он из сочувствующих... Да выслушайте же меня! Вы ещё спасибо скажете... — повысил он голос.

— Иуда... — прошипела ему в лицо жена лавочника; глаза у неё в этот миг были очень выразительны; иного более чувствительного, чем Вадим Бегаев, такой взгляд мог бы и убить, испепелить; у иного совестливого после такого взгляда все жизненные силы вытравила бы болящая совесть.

Надо было срочно решать, как быть. Явочную квартиру менять — это первым же делом. Подполковнику новые письма слать? Это, кажется, не работало с самого начала. Не с испуга он Вадима Бегаева отпустил. Расчёт у него был налицо... Правильнее будет выйти на непосредственный контакт и запугать подполковника так, чтобы у себя в квартире он тёмных углов боялся, чтобы за пальто на вешалке видел социалиста-народника с топором. А может, ранить его для острастки? Или лучше — убить... Хотя и невелика птица! Не губернатор, не министр, не царь.