Ледяной ад - Юрис Юрьевикс

— Доктор Тараканова по возвращении навещала друзей в Москве. Теперь она назначена на весьма ответственную должность где-то на Каспии и не намерена покидать место службы в ближайшие восемь месяцев. Там, где доктор находится, она не может принимать посетителей. К сожалению, связь с данной местностью временно отсутствует. Но директор заверяет вас, что с доктором Таракановой все в полном порядке.

В кабинет вошла секретарша и сообщила о срочном звонке. Директор поднял трубку телефона. Исикава собирался уходить, однако директор остановил его:

— Вам повезло. Звонит Лидия Ивановна. Связь наладилась. — Он передал трубку американскому ученому.

Исикава спросил, не заметила ли госпожа Тараканова чего-нибудь необычного накануне отъезда из Арктики. Ответ был подчеркнуто отрицательным.

Исикава прикрыл рукой второе ухо, чтобы лучше слышать.

— Экипаж субмарины, которая вас забрала, не выгружал никаких грузов у полыньи?

Отрывистое «нет». Исикава задал несколько вопросов относительно того, чем занимались погибшие ученые в полевом лагере, и Тараканова ответила, что не знает.

Исикава поблагодарил ее за разговор и повесил трубку. Затем он извинился перед директором за беспокойство и ушел. Пройдя таможенный контроль в аэропорту, он позвонил по телефону-автомату в Лос-Анджелес.

Мансон был дома.

— То, чего мы боялись, произошло? — спросил он.

— По-моему, да, — сказал Исикава.

Койт старался снискать расположение всех, с кем общался, а общался он со многими (кроме соотечественников, этих он сторонился). Люди начали испытывать к нему симпатию. Даже Саймон Кинг сменил гнев на милость, польщенный тем, что русский попросил его помочь разобраться в полевых журналах Баскомб и премудрых графиках Минскова. Лицо Кинга окрасило некое подобие улыбки.

Хэнли избегала Койта, насколько это было возможно. Она ясно дала понять своим ассистентам, что в ее лаборатории ему нет места.

Адмирал Руденко научился довольно ловко передвигаться на костылях и захотел ознакомиться со станцией. Эмиль Верно согласился стать экскурсоводом. Адмирал оказался благодарным зрителем — любое новшество и удобство вызывало у него искреннее изумление. Немеров повсюду сопровождал Руденко и тоже по-детски восторгался.

Хотя они оба горели желанием увидеть все до последнего закоулка, Немеров предложил Руденко передохнуть. Верно проводил их в главную столовую. Там адмирала и капитана приветствовали как знаменитостей. Маккензи усадил гостей за большой овальный стол, уже облепленный дюжиной сотрудников.

Эмиль Верно торжественно пригласил русских присоединиться к «notre modeste repas — нашей скромной трапезе».

Немеров вопросительно взглянул на адмирала, и тот шепотом подсказал:

— Еда.

— А! — взбодрился Немеров.

Маккензи выглядел изможденным. Руденко осведомился у него:

— Как ваше здоровье?

— Последние события, — отозвался Маккензи, — сказались на моей способности сосредотачиваться.

— Выпейте. — Немеров поднял бутылку. — Чтобы взбодрить кровь.

Однако Маккензи налил в свой бокал минеральной воды, сославшись на то, что перед сном ему нужно еще поработать.

Появился Койт и занял свободный стул.

— Могу я оплатить следующий круг? — Он вытащил несколько банкнот.

Верно запротестовал:

— Нет-нет, вы наш гость.

— Тогда позвольте произнести тост. За наших радушных хозяев, — провозгласил Койт.

Все выпили. Нимит взял рублевую банкноту и принялся ее изучать.

— Как на вашем языке звучит слово «деньги»? — спросил у него Руденко.

— Кеноуйят.

— Кеноуйят, — повторил Руденко. — А что это значит дословно?

— Бумага с физиономией.

— Резонно! — Судя по добродушным морщинкам на лице Руденко, ответ Джека его позабавил.

— А правда, — спросил Ули, — что эскимосы называют нас долгоносыми?

— Да, — отозвался Нимит, — но чаще мы зовем вас кааблунаат — «люди с лохматыми бровями».

Маккензи повернулся к Руденко:

— Теперь ваша очередь сказать тост.

Адмирал поднял бокал и отчеканил фразу по-русски. Лицо Койта на миг залила краска. Все посмотрели на Руденко в ожидании английского варианта. Адмирал промолчал. Тогда взгляды устремились на капитана.

— За тех, кто остался в море, — перевел Немеров.

— За тех, кто остался в море, — радостно подхватила публика. Все, кроме Койта, выпили.

Хэнли наклонилась к Немерову:

— Господин Койт что-то имеет против военно-морского флота?

— О нет, — тихо пояснил Немеров. — Наверное, ему почудился намек на ГУЛАГ. Он из «конторы».

— Из «конторы»?

— Так у нас называют службу государственной безопасности.

— И вы слегка подтруниваете над ним? — догадалась Хэнли.

— Подтруниваем? — Немеров задумался над словом.

— То есть дразните.

— Да, дразним. — Его глаза озорно блеснули.

Маккензи постучал ложкой о ножку бокала, прося внимания. Все притихли.

— На тот случай, если кому-то нужен повод для вечеринки… Позвольте воспользоваться данной возможностью, чтобы объявить о своей долго откладываемой отставке. — По залу прокатилось печальное «а-аах!». — Мой пост займет Эмиль Верно. Официально мы объявим об этом на приеме по поводу восхода солнца, в марте, когда прибудут члены Комиссии.

Ди расплакалась; ее сосед, психолог Нед Гибсон, в задумчивости загляделся на большое окно позади Маккензи.

Директор произнес тост в честь своего преемника. Руденко, чокнувшись с Верно, сказал по-русски, затем по-английски:

— Удачи!

К пожеланию адмирала присоединились остальные. Работники кухни приветствовали нового начальника всплеском полотенец и громом посуды.

Руденко показалось, что народ не столько радуется, сколько храбрится. Эти люди приспособились к требованиям Маккензи. Теперь им предстояло перестраиваться, действовать на свой страх и риск. Они демонстрировали ту самую жажду деятельности, что и матросы перед надвигающимся штормом.

Адмирал спросил Маккензи:

— Вы твердо решили уйти?

— Совершенно. Да, меня по-прежнему вытаскивают на трибуны, однако все это мишура, моя настоящая работа давно кончена. Хватит творческое бесплодие оправдывать тоской по прошлому. Трагедия, случившаяся с коллегами, подкосила меня. Я больше не в состоянии держать марку. С сего дня станцией руководит Эмиль Верно.