Счастливый клевер человечества. Всеобщая история открытий, технологий, конкуренции и богатства - Вадим Махов

Китайские же технологии появились не просто в древности, а в ситуации, когда Китай представлял собой арену непрерывных и беспощадных войн. Тогда ощущалась острая нужда в решении проблем мирового порядка. Главный мыслитель той эпохи Конфуций считал, что для решения проблем войны и мира следует ввести просвещение и научить людей чувству долга. Созданное им учение решало в первую очередь этические проблемы. Лао-цзы, современник[281] Конфуция, пошел по другому пути. Он считал, что человек несовершенен. Поэтому лучше жить в природе, подражая птицам и животным, и внимательно наблюдать природу. Таким образом, Лао-цзы обращал внимание своих учеников на устройство мира. Это принесло свои плоды: благодаря именно этой идеологии бумага, фарфор и порох оказались китайскими изобретениями. Но его система содержала очень сильное ограничение. Лао-цзы учил, что причиной и сущностью мира является таинственное начало – дао, которое присутствует во всем вместе, но не проявляется ни в каком отдельном явлении, т. е. оно принципиально непознаваемо. Получалось, что изучать природу можно и нужно, но самого главного, того, что объединяет разрозненные факты, все равно не найти и не понять, – это и обеспечило консерватизм[282] в применении (отсутствие института патента) или коммерциализации инноваций (отсутствие платы за применение изобретений) (Меликсетов, 2002, с. 259).

Поэтому патентное право и распространение знаний были и в Китае, и в Индии в зачаточном состоянии. Не в лучшей готовности к наступлению капитализма с Запада находилась и Россия. Как метко отмечал Петр Струве[283] в работе «Русская фабрика»: «В тот момент, когда мы столкнулись с интенсивной, несущейся с Запада капиталистической культурой, мы менее, чем какой-либо другой народ… располагали антикапиталистическими традициями в области промышленности. Среда, в которую вторгался торговый капитал, была перед ним юридически и культурно безоружна. Никакого кустарного права не было, царила идеальная „манчестерская свобода“, при крепостном праве полное laissez faire[284]… смягченная высоким помещичьим оброком и чиновничьими взятками» (Братченко, 1998).

Стремительное первое глобальное наступление капитализма вызвало массовые диспропорции в обществе. Сначала это породило новую науку – экономику, а затем вытащило на свет глубинные пласты человеческой мысли в виде различных экономических течений, включая марксизм. Сегодня мы не удивляемся тому, что в Индии, России, Китае капитализм пришел на смену существовавшим тогда системам общественных отношений. Эту неизбежность для России показал еще В.И. Ленин в своей работе «Развитие капитализма в России», когда его оппоненты (народники) утверждали, что для капитализма в России просто нет рынка.

Внутренний потенциал капитализма кроется в его многоукладности и функциональной неоднородности, способности быстро и гибко перестраиваться под внешние условия среды. Марксисты до сих пор подчеркивают этот эндогенный[285] характер капитализма. Они, и не без основания, считают, что все условия и механизмы для появления роста, упадка и смерти капиталистической системы заключены внутри самой системы. Но механизм ими так и не был раскрыт. Они просто утверждают, что кризис капиталистического перепроизводства наступает примерно каждые пять-семь лет и для его наступления не нужны никакие внешние объясняющие факторы – все «зашито» внутри самой системы производства.

Согласно следующему после Маркса титану экономической мысли и отцу всех нынешних макроэкономистов Д. М. Кейнсу, который очень любил математику, циклический характер капитализма объясняется колебаниями совокупного предложения и спроса. Благодаря Кейнсу и столетию развития макроэкономики мы знаем многое – про денежную массу, скорость обращения денежных средств, про природу инфляции и инфляционных ожиданий, эластичность цен и важность экономического роста в стране. Мы только не можем предсказать такое явление, как кризис, – где, когда и как он произойдет, какой силы он будет. Сейсмологи знают о сроке и амплитуде грядущего землетрясения больше, чем экономисты о наступлении следующего кризиса.

Капиталисты всячески пытаются избежать кризиса, развивая рынки вширь и вглубь: осваивают новые территории для сбыта, вовлекают в рынки новые категории потребителей, создают новые рынки за счет улучшения технологий. Автор теории созидательного разрушения австрийский экономист Йозеф Шумпетер описал эти явления как поиски новых комбинаций в погоне за исчезающей прибылью. В следующих главах мы поговорим о том, как постепенно основные технологические новшества и инновации под влиянием макроэкономических теорий начинают финансироваться государством (космос, ядерная энергетика, Интернет).

Однако загадочным образом на каком-то витке жизни инновации и изобретения превращаются в… частную собственность, да еще и защищенную патентом. На каждом технологическом и экономическом витке мы снова и снова возвращаемся к проблеме «курицы и яйца» – той самой пресловутой проблеме Джеймса Уатта, к перекрытию путей для развития новой технологии за счет исключительно правовых механизмов[286], даже несмотря на то, что инвестиции делает все общество через государственные институты! Похоже, что системное (по Альтшуллеру) или антагонистическое (по Марксу) противоречие оборачивается тормозом для общего развития[287].

Не является ли одной из причин экономического кризиса то, что предприниматели, пытаясь внедрить «новые комбинации», регулярно наталкиваются на правовую стену, которую возводят конкуренты, пытаясь защитить свой бизнес и производственные отношения технологий вчерашнего дня?