Тайный год - Михаил Гиголашвили

Надо дать, что Гирей просит, так просто тот не отвяжется (чтоб этот его сын на своей свадьбе бараньей костью подавился!). Да вот хотя бы из того дать, что Шиш в Антверпене хапанёт… Только время потянуть надо. Откуда Гирею будут известны камни из Антверпена? Даже если и обнаружится, что московский царь ворованными камнями располагает, – что с того? Царь такую-то крепость разорил, добычу взял, а среди той добычи сии камни были затёсаны… Да и какой с московского тирана спрос? Он сам с кого хочешь спросит, только держись!..

Быстро набросал ответ в Тавриду, суть была такова: безмерно рады послать челобитьё с просьбой об отсрочке тыша на свадьбу сына великого хана Девлет-Гирея, потомка великого царя Хаджи-Гирея Чингизида, основавшего город Кырым и всё вокруг! Подарок всенепременно пришлём, но попозже, попозже, ныне из-за непогоды подати ещё не собраны, урожай погиб от засухи, рыба с нереста не вернулась, пчёлы, помёрзнув, мёда меньше дали, дальний ясак из-за разливов рек ещё не подоспел, белка поизвелась, медведь раньше времени в зимнюю спячку впал и даже комары все куда-то исчезли. Как всё соберём и посчитаем – так сразу и отошлём с великим уважением!

Основное написано. Дьяки в Посольском приказе расцветят, на татарский переведут, будет любо-дорого читать. Дьяки – ушлые и дошлые, им главную соль дай – а они дальше сами знают, как словами тумана вперемешку с лестью и угрозами напускать.

– Капустки хочешь, Кругляшок? – поворошил кроля.

Тот, странно мяукнув, судорожно распахнул и свёл свои крылышки – они были размером с его уши, только без пуха и шерсти, на ощуп тонкие, но плотные, кожистые, выходили прямо из лопаток и складывались наподобие птичьих крыльев.

«Да кроль ли это или посланец ангельский? – опять стал жадно осматривать и неумело, рывками, гладить кроля по шёрстке, за ушами, между крыльями, отчего Кругляш довольно заурчал. – Иль помесь кошки с зайцем? Бомелий, узрев сие, поморщился: “O, Mutation[117]!” Чего муть?.. Сам ты муть немецкая, а это ангел!» – обиделся за кроля.

Забавляясь с кролём, вспоминал Шишову затею обнести алмазников. Лихо придумано! С них не убудет! А камни можно на доброе пустить. Тем же жидам, только другим и в другом месте продать и на эти деньги закупить в Ганзе тихогромы, лекарственные снадобья, оружие, мебель, посуду – да мало ли чего? Всё надо! Всё оттуда приходит, а мы, торгуя воском, льном, мёдом, рыбой, солью и мехами, у Бога в простых перекупщиках состоим!

В Кремле у него чего только не было – и всё чужеземными мастерами сделанное! Чернильница серебряная с зуботычками и уховёртками! Серебряная песочница с узором! Ящичек особый, четвероуголен, с медным замочком, на подножках, а в нём и ножик с костяной ручкой, и чётки из кедра, и щипец бровный, и лопаточка для песка, и перья всякие – гусиновые, тростниковые, лебяжьи…

Всё было! А потом, как матушку ядами убили, так и разграбили бояре всё подчистую. Со стола сметали всё не глядя, в подушную наволочку – как будто это не царские вещи, а мужицкий навоз. Сущие татары! Хуже татар! И любимую готовальню, сафьяном червчатым обтянутую, украли. И черниленку в хрустальном кожухе, каким-то папой римским деду Ивану подаренную, с собой унесли. И часы стольные – в золоте наведены, под колпаком, влагалище чёрным бархатом заволочено, золотой канителью орёл двоеголовый вышит – в скатерть завязали, как воры подзаборные. А за два зело дорогих кубка, бабушкой Софьюшкой из Константинограда вывезенных (в бирюзе и изумрудах, с гребнями на крышках), даже подрались меж собой при разбое! Сам все эти надругательства видел – бояре от него не прятались, плевались, пинками и тычками отшвыривали, как кутёнка!

И главное, куда всё это подевалось? Когда мятежники выкошены были под корень, самолично обыскивал их дома, ворошил добро – и нигде ничего из своей дворцовой старой утвари не нашёл. Как сквозь землю провалилось! Малюта думал, что всё за межу уволочено и там перепродано. Или в землю вкопано – не себе, так внукам и правнукам, с них, хитрогадых плотолюбцев, на всякую гнусь способных, станется! Только позже выяснилось, что злыдни ещё до худшего додумались: на утвари – кубках, чашах, подносах – надписи перебили и новые нацарапали – поди узнай! Было Рюриковичей – стало Бельских! Было Глинских – стало Шуйских!

Гладил кроля, играя его крылышками и думая, что вот же, создал Господь божью тварь хищникам на усладу – как ей от когтей и клыков защититься? И он одинок и беззащитен, как этот кролик… Может, и прав был Никиткин батюшка Лупат, когда криком кричал Богу: зачем хищность в мире разлита, дай всем на пропитание траву, злаки и плоды – и все мирно жить будут, никого не губя и не пожирая? Хотя вот Саид-хан говорит, что индусцы верят, будто и в злаках, и в плодах, и даже в зёрнах чьи-то души затесались. Как ни крути, всё равно смерть выходит: и чрез хищный зрак, и чрез робкий злак.

Прошка, появившись с ночным питьём, сообщил, что Шиш в предкелье отирается, чего-то сказать желает.

– От его умностей уже башка трескается! Что ему надобно?

Явился Шиш, без шапки, но в шубе. Выволок из-за пазухи мятую бумагу, жарко заворковал:

– Государь, забыл: гравура на тебя непотребная по ляхским торжкам ходит, где-то под Вильно друкано. С-под низу надпись была по-немчински – это, мол, московский царь Иван, да я оторвал, отдельно спрятал – на границе не придрались бы…

Схватил лист. Приближая и отдаляя его, стал вглядываться:

– Аха-ха… Опять! Сколько можно? Я, понятное дело, вурдалак и оборотень на троне, а кругом невинные жертвы валяются! А почто младенцев не жру? На прошлых пасквинадах я младенцами рьяно хрустел, аж пена с морды капала!

– А съел уж всех! – подхихикнул Шиш. – И лапы поднял – новых требуешь!

Косо вперился в два ближних лица на плахе:

– Князь Курлятев, что ли? А второй – вылитый дьяк Елизар Дрожжин!

Шиш возразил:

– Нет, это не наши морды, не похожи… Гляди, один вовсе без бороды – где это видано? А у второго пейсы какие-то жидовские… Таких я в Антверпене навидался… Нет, не наши рыла. Это ты якобы в их Европию пришёл, всё разорил и теперь остатки казнишь!

Это приятно задело: он – царь не только у себя, но и у них!

– А, вот так… То-то я вижу, что и виселицы не наши… Таких у нас нет… И колы у нас иные… И палач какой-то странный, без бороды, нос орлом, усы кверху… То ли валашец, то ли мадьяр, то ли турка… Но турка в шальварах и чалме ходит, а тут камзол фряжский и черепуха без шапки… Рукава вон в локтях, как у баб, зажаты – у наших палачей рукава до земли свисают, куда там! И секира ливонская – у нашей древко длиннее, а лезвие у́же… И вдали – домишки немчужные, каменные, у нас таких нет. Вон кирха виднеется… А что за трон у меня? Это кресло какое-то замурзанное, на хилых курьих лапках! У меня трон – скала, слон усидит! За мной – что за ваза? Что? Круг для колесования? Глупость какая-то… Их колесо на мою карусельку для бабских катаний больше похоже, хе-хе… А кто это рядом со мной голыми задами светит? И одесную, и ошую?