Рыдания усопших (сборник) - Людвиг Павельчик

Я в измождении опустился на стул, начиная чувствовать себя загнанным в ловушку зверем, могущим найти конец своим страхам лишь в неминуемой смерти. Неужели это все – плоские шутки моей совести? Может ли быть, что мое подсознательное раскаяние столь велико, что я сам съедаю себя изнутри, стремясь к самопокаранию? За что судьба так немилосердна ко мне? Я не сумел сделать карьеру, мне не удалось создать нормальную семью, в истории с женитьбой я выставил себя на посмешище, и даже злодея из меня не вышло. Сплошные неудачи. И если сейчас я позволю происходящему накинуть петлю на мой рассудок, то грош цена всей моей жизни. Выйдет, что мои родители рожали и кормили меня зря.

Рассуждения мои были прерваны самым безобразным образом: в душе включили воду. Я вздрогнул и, потеряв нить мысли, обратился в слух. Сомнений быть не могло – там кто-то мылся, что нетрудно было заключить из характера доносящихся оттуда звуков. Плюс ко всему, моющийся еще что-то не то бубнил, не то напевал себе под нос, подобно многим, развлекаясь во время этой каждодневной процедуры. Так всегда поступала Мартина… Мартина! Мартина!!! О, мой Бог, как же опротивело мне это имя за последнее время! Раньше такое нейтральное и ничем не выделяющееся, теперь оно буквально грызло мое нутро, жужжа и беснуясь в нем, как отбившийся от роя слепень. Оно стало мне ненавистно. Зачем вообще дают имена шлюхам? Достаточно было бы их просто нумеровать!

Пение под аккомпанемент струящейся воды стало громче. Теперь я уже мог разобрать отдельные слова. Это была песня, которую почти всегда напевала в душе Мар… моя жена – не очень-то разнообразная в своих привычках дама. Что-то вроде: «…и построим мы вместе уютное гнездышко…». Ну что ж, для нее гнездышко я уже построил. Однако же ей там, пожалуй, не слишком уютно, иначе разве стала бы она столь истово донимать «архитектора»?

Я вздохнул и поднялся, с неохотой направившись к ванной комнате, почему-то избранной покойницей для ее очередной мертвяцкой истерики. Страха у меня не было, ибо я был уверен, что и на этот раз ничего там не обнаружу, да и измотан я был к тому времени уже настолько, что нервная система моя словно одеревенела и не желала больше реагировать на такого рода раздражения. Я поймал себя на мысли, что судьба моя, в сущности, перестала меня интересовать так, как раньше и, если мне суждено сгинуть в утробе прожорливой нечисти, то так тому и быть.

Мои предположения оправдались: по мере моего приближения к источнику беспокойства доносящиеся оттуда звуки становились все глуше и расплывчатей, а когда я дернул дверь ванной комнаты, иссякли совсем. Словно издеваясь надо мной, что-то утробно зарычало в трубах, и после этого все окончательно стихло.

Храбрясь, я, уверенности ради, прошелся по всем комнатам притихшего дома, заглядывая даже в те углы, которые обычно обходил вниманием, и громко ругаясь по поводу наглости привидений и собственной избыточной впечатлительности. Лишь на чердак я подниматься не стал, убедив себя в том, что там ничего не изменилось, и заглушив тем самым первые ростки проклюнувшегося страха. Я чувствовал, что просто не вынесу более вида треклятого рулона садовой пленки и торчащего из него бурого острия кола, проткнувшего мертвое тело моей неверной супружницы. Удивительно, но вдовцом я себя все еще не ощущал, несмотря на то, что со времени утраты моей «второй половины» прошло уже достаточно времени, чтобы свыкнуться с мыслью о наступившем одиночестве. Впрочем, и дом, хоть и выглядел теперь пустынно, осиротевшим не казался, храня в своих комнатах, комнатках и коридорах незримое присутствие чего-то. Чего-то неродного мне. Нечеловеческого.

К сожалению, описанными выше переживаниями мои злоключения не окончились. Сам дом, сами стены, казалось, подыгрывали терзающим и мучающим меня силам, словно видя во мне своего врага. Каждый угол, каждая трещина в плинтусе и каждая вещь, когда-то составлявшие привычное и родное мне окружение, выглядели теперь чуждо и даже зловеще. Я жил в вечном напряжении, каждую минуту ожидая какого-то подвоха или выпада в свой адрес. У меня возникло чувство, что все окружающее лишь выжидает удобного случая, чтобы растерзать или проглотить меня, а быть может, учинить надо мною еще более ужасную расправу. Но самое страшное было то, что я не имел ни малейшего представления, с кем или чем имею дело. Природа моего врага оставалась для меня загадкой, и загадка эта доставляла мне неслыханные мучения.

Когда пару дней спустя я, придя домой после рабочего дня, переступил порог опротивевшего мне жилища, в нос мне ударил резкий, как никогда прежде, тошнотворный запах тления. Он был столь острым и невыносимым, что я насилу сдержал приступ рвоты, зажав рукой нос и рот и инстинктивно отпрянув назад.

Поразмыслив некоторое время и придя к выводу, что дальнейшее выжидание ничего мне не принесет, я, пересилив себя и внутренне чертыхаясь, переступил порог еще раз. Запах как будто поубавился, должно быть, частично выветрившись через открытую дверь, так что я смог относительно спокойно оглядеться, не рискуя добавить к уже имеющейся вони кислый запах рвоты. Включив свет, я внимательно обследовал обстановку и, установив, что в ней ничего не изменилось, вновь обошел весь дом, скорее в угоду собственной браваде, чем с какой-то определенной целью. Что делала тут покойница в мое отсутствие? Зачем она тревожит меня и мой дом, снова и снова возвращаясь сюда и таская по комнатам свои гниющие члены?

Была ночь. За окном грохотало и шумело – шла гроза. Частые вспышки молнии, на долю секунды предшествующие сопровождавшим их раскатам грома, озаряли угрюмое убранство моей спальни, включая большую двуспальную кровать с высокими лакированными спинками, ближайшая к двери половина которой с известного времени пустовала, навевая малоприятные думы.

Из-за этой грозы с ее регулярными грохочущее – агрессивными выпадами уснул я лишь около полуночи, да и то не очень крепко, ибо прежняя безмятежность моего сна ушла теперь безвозвратно, безжалостно изгнанная сбрендившей моей совестью. Когда же робкий сон все же смежил мне веки, пришло первое, неуверенное сновидение с Мартиной в главной роли. Она, одетая во что-то белое и развевающееся на невидимом ветру, смотрела на меня грустно и укоризненно, однако молча. Ее волосы развевались вместе с одеянием, а за ее спиной неподвижно висела завеса тьмы. От секунды к секунде выражение лица моей покойной жены менялось, белки ее глаз все больше краснели, за искривленными в злобной усмешке губами хищно сверкнули зубы и, наконец, все лицо ее превратилось в маску лютой ненависти. Ненависти ко мне.

Мартина поманила меня длинным белым пальцем и, всем своим видом и жестами предлагая, или, скорее, приказывая следовать за собой, стала удаляться в разверзнутую за ней черную пропасть. Я, вскрикнув, проснулся. За окном по-прежнему бесновалась гроза, и я, лежа спиной к двери и лицом к окну, мог видеть повторяющиеся электрические разряды, пронзающие темноту ночи. Я вспотел и тяжело дышал, испуганный и обеспокоенный привидевшимся мне кошмаром. Но главное было не это: я физически чувствовал постороннее присутствие в комнате. Оно было настолько явным, что сомнений в его реальности не оставалось. Мало того, я точно знал, где находится незваный гость – непосредственно за моей спиной, на свободной половине кровати, и ощущал его присутствие каждой клеткой своего тела, скованного страхом и безысходностью, в один момент охватившими меня. Все мои чувства несказанно обострились, и ставшее еще более восприимчивым обоняние в который раз за последнее время уловило отчетливый запах гниения, витавший в воздухе и исходящий, несомненно, от расположившейся за моей спиной субстанции. Я знал, кто это. Источающее смрад существо заняло это место по праву, ибо являлось убиенной Мартиной. Эта догадка, казалось, украла у меня способность дышать, и мои эмоции в тот момент можно описать как сплошной, беспросветный и дикий ужас. Я не мог шевелиться, не видел и не чувствовал ничего вокруг, кроме впившегося мне в спину злобного взгляда покойницы. Когда же сзади раздался чуть слышный хриплый смешок, и на мое голое плечо легла холодная и липкая ладонь полусгнившей твари, я на долю секунды потерял сознание от страха и отвращения. Придя в себя, я диким усилием воли преодолел парализовавшую меня скованность и скатился с кровати на пол. Рука Мартины соскользнула с моего плеча, пройдясь пальцами по спине и оставив на ней полосы вонючей жижи. Неуклюже перебирая ногами, что в другой ситуации могло бы показаться комичным, я перевернулся и сел спиной к окну, обхватив колени трясущимися руками и воззрившись в ставшую вдруг совершенно непроглядной тьму комнаты, сознавая, что всего лишь в паре метров от меня, на кровати, находится тело убитой мною женщины, презревшее законы живой природы и навестившее меня в эту дикую ночь. Полагаю, в тот момент рассудок мой окончательно помутился, и я превратился в зверя, но не свирепого и страшного, а загнанного и беспомощного.