Темная вода - Татьяна Корсакова

Кто ж знал, что Темное вода – это не о спасении! Это о страшном и невероятном, о том, что не хочется вспоминать никогда-никогда. Но она вспомнила! Приняла вызов, ввязалась в бой, который был начат больше двадцати лет назад. А если верить памяти предков, то веками раньше.

* * *

…В окно кухни поскреблись, прочертили полосу длинным, заостренным когтем. Прежняя Нина не подошла бы к окну, но у Нины нынешней не осталось выбора.

Они стояли рядком – белые тени на черном бархате ночного неба. Безмолвное воинство. Пока еще безмолвное, но Нина уже слышала далекое пение, тихий зов, за которым хочется следовать.

– Он идет… – Шепот то ли за окном, то ли прямо у нее в голове. – Он идет за тобой. Мы знаем.

Нина тоже знала. Чувствовала. А еще она знала, что тот, кто идет, не должен войти в дом. Не должен найти Темку. Это означало только одно: ей придется выйти ему навстречу. И она выйдет.

Символы на засове полыхали белым огнем. Теперь Нина знала, что означает каждый из них, от какой нечисти защищает. Ей больше не требуется защита. Она способна защитить себя сама.

Навья лодка мерно покачивалась на волнах, приминая мокрым боком прибрежный камыш. На дне ее лежал венок из луговых трав и расшитая обережными узорами сорочка из тончайшей ткани. Последний подарок в последнюю ночь русальей недели.

Сквозь сорочку просвечивал лунный свет и, наверное, обнаженное Нинино тело. На венке блестели капли росы. Ярче бриллиантов блестели.

На плечи легли холодные пальцы, но не царапнули, лишь легонько сжали. Нина закрыла глаза, позволяя чужим неживым рукам бережно расплести ее косу, расправить волосы по плечам.

– Все, я готова, – сказала она, не оборачиваясь.

Она обманывала всех, и себя в первую очередь. Она не была готова, но у нее не оставалось выбора. В последнюю ночь русальей недели нездешняя сила переполняет всех, и плохих и хороших, стирает грань между добром и злом. Почти стирает.

…Он шел вдоль берега нетерпеливой поступью вышедшего на охоту зверя. Нина чувствовала и его злость, и его радостное нетерпение. Он о ней «позаботится». Непременно позаботится. Если она позволит. Вот только она не позволит.

Ворот русальей сорочки достаточно широкий. Одного движения плечом хватило, чтобы невесомая ткань скользнула по телу и легла на траву у Нининых босых ног. И одного-единственного шага хватило, чтобы ее переступить. Второго шага хватило, чтобы стать чуть ближе к тому, кто пришел, чтобы о ней «позаботиться». Сначала «позаботиться», а потом убить.

Он больше не таился, замер, уперев руки в бедра, склонив бритую голову к плечу, блеснув оскалом белоснежной улыбки.

– Смотрю, ты подготовилась к встрече, малая.

Да, она подготовилась. Нет, она больше не малая.

– Мне нравится, когда меня встречают вот так. – Он раскинул руки в стороны, словно хотел ее обнять. Может быть, сначала в самом деле обнять, перед тем как ударить. – Мне нравятся сумасшедшие бабы! Теперь я понимаю своего брата. Теперь я, наверное, даже не стану тебя убивать.

Не станет. Сначала он о ней «позаботится». Возможно, он будет «заботиться» о ней довольно долго, пока ему не надоест. А потом все равно убьет. Бледная навья луна высветила сумасшедший блеск в его глазах.

Нина отступила к Темной воде, поманила Янычара за собой. Из нее бы получилась хорошая русалка, она могла бы с легкостью забирать души и жизни мужчин, но сначала она бы о них… «позаботилась».

Янычар шагнул следом, на ходу сдирая с себя рубашку.

– Хочешь поиграть в прятки, моя сладкая? Давай поиграем! Только потом, когда я тебя поймаю, пеняй на себя. Я голоден. Ты даже представить себе не можешь, как я голоден!

Ну почему же не может? Она видит его насквозь, для этого ей даже не нужен мутный свет навьей луны. Для этого ей достаточно собственной силы. И этой силы хватает, чтобы знать, чем закончатся прятки.

Вода уже по колено и поднимается все выше. Она ласковая и теплая, она примет Нину в свои объятия в любой момент, спрячет за пологом морока. Нина касается тонкой серебряной нити, тянет на себя. Противоположный конец ее захлестывается на шее Янычара, и тот рычит от нетерпения. Он не видит морок, но уже поддается его чарам, одним яростным нырком уходит под воду, чтобы вынырнуть прямо перед Ниной. Нина тоже ныряет и тянет за собой кружево морока, заворачивается в него, как в пуховую шаль. Она видит Янычара ясно и четко, видит клубящийся в его глазах дурманный туман. Он тоже что-то видит, наверное, ему даже кажется, что он видит ее. Видит, сжимает в крепких объятиях, впивается в губы яростным поцелуем, а потом бьет наотмашь.

Черноглазая навка хохочет, запрокинув назад голову, гладит Янычара по груди и щекам, оставляя когтями кровавые дорожки на некогда загорелой, а теперь белой коже.

– Я убью тебя, малая! – Он слизывает кровь языком и улыбается безумной улыбкой, а потом снова замахивается.

– Нет, мой сладкий. – Навка льнет к нему холодным мертвым телом, улыбается из-за его плеча своим выступающим из тумана сестрам. – Ошибаешься, мой сладкий. Но нам точно будет весело…

Нина знает, как заглушить звуки, как сделать так, чтобы не слышать эти душераздирающие, полные боли и наслаждения крики. Но не делает ничего. Она, не оборачиваясь, плывет к берегу, подхватывает лежащую на песке сорочку, надевает на мокрое тело, а поверх набрасывает пуховую шаль. Не ту, что из морока, а настоящую. Кто-то заботливо оставил ее на берегу. Она даже знает кто. Знает, но пока еще не готова смириться с этим знанием.

А из темноты за ней внимательно следят два красных глаза. Ей не нужно видеть зверя, она его чувствует. Чувствует так же хорошо, как в детстве. А может быть, даже лучше…

* * *

– …Промахнулся, – прошептал Яков, хотя можно было не шептать, можно было кричать в голос. – Уйдет гадина!

Не уйдет. Зачем же огнеглазому зверю уходить? Зачем бросать свою добычу? Он что-нибудь придумает. Если он достаточно разумный, то вышибет подпирающее дверь бревно. Его сил на это хватит.

Наверное, Яков подумал о том же, потому что тихо застонал, завозился в темноте, перезаряжая ружье. А снаружи уже снова слышались мягкая поступь и низкое рычание. А потом дверь содрогнулась от мощного удара, хрустнуло сломанное пополам бревно. Этого не могло быть, но оно хрустнуло! Чернов слышал хруст своими собственными ушами.

– Если сунется, стреляй, – сказал он с обреченным спокойствием в голосе.

– Не учи ученого! – В голосе Якова слышалась та же обреченность, лишь немного приправленная отчаянием. – Живым мы этой твари не дадимся. Даже не сомневайся!

Это было утешение. Слабое, но уж какое есть. Живыми они не дадутся, а мертвым уже все равно.

Снаружи послышался скрежет. Чуть звонче там, где коготь вспарывал старую древесину, и глуше там, где проваливался в щели между бревнами. Яков дышал шумно и неритмично. Если придется стрелять, он промахнется. Мелькнула мысль забрать ружье, но Вадим тоже не справится. Охотник из него тот еще. И уж точно он не охотник на огнеглазого зверя.