Всешутейший собор - Лев Бердников

И опять-таки акцент делается вовсе не на любви Пирра – Андромаха взывает к его «великому духу»:

Впоследствии Хвостов осуществит перевод трагедии Ж. Расина «Андромаха», где характеры Пирра и Андромахи предстанут в более развернутом виде. И названная героида интересна как предварительный этап работы над ними, как подступы к теме, апробированной поначалу на жанре меньшего объема.

Хвостов пишет и анакреонтические оды. Его опыт «Амур спящий» (1786) замечателен своей разговорной интонацией и явно «сниженной» лексикой:

Общеизвестна духовная близость Хвостова и великого А.В. Суворова, которых связывали не только родственные (Дмитрий был женат на племяннице фельдмаршала), но и дружеские узы. Фельдмаршал всемерно способствовал продвижению зятя по службе, добился для него звания камер-юнкера, а потом и графского титула. Суворов и умирал в доме Дмитрия Ивановича. До нас дошел анекдот (о нем поведал литератор В.П. Бурнашев), будто бы фельдмаршал на смертном одре обратился к Хвостову: «Любезный Митя! Ты добрый и честный человек! Заклинаю тебя всем, брось свое виршеслагательство, пиши, уж если не можешь превозмочь этой глупой страстишки, стишонки только для себя и своих близких; а только отнюдь не печатайся. Помилуй Бог! Это к добру не приведет: ты сделаешься посмешищем всех порядочных людей!» После аудиенции у Суворова к Хвостову подошли с расспросами, и тот якобы сказал: «Увы! Хотя еще и говорит, но без сознания – бредит!» Сцена эта крайне сомнительна и потому, что свидетелей подобного разговора (даже если бы он имел место) быть не могло, и потому, что рассказавший о нем Бурнашев родился значительно позднее кончины полководца и был, по словам Ю.Н. Тынянова, «известным вралем, автором рассеянных в разных журналах воспоминаний, терпеливо скомпонованных из низкосортного и фантастического материала». Главное же, этому претят реальные отношения Суворова и Хвостова: ведь вполне очевидно, что он воспринимал стихи зятя более чем благосклонно. Прославленный полководец и сам был не чужд стихотворства и нередко посылал Хвостову, которого считал искушенным в поэзии, свои дилетантские вирши. А в письме от 4 августа 1791 года Суворов, озабоченный карьерным ростом Дмитрия Ивановича, настоятельно советует послать сочиненную им оду князю Н.В. Репнину. В другом же письме, датированном летом 1797 года, Суворов сообщает, что их знакомство с Хвостовым состоялось именно после поднесения последним оды в его честь, что и расположило к нему фельдмаршала: «Вы мне делали оду, я Вас не знал». Известно, что они сошлись в конце 1780-х годов, но изданной в это время хвостовской оды, адресованной Суворову, обнаружить не удалось (видимо, она осталась в рукописи). Примечательно также и то, что в ноябре 1798 года Суворов дает поручение графу А.С. Румянцеву доставить ему из Петербурга «Стихи на отъезд Его Сиятельства Графа Александра Васильевича Суворова-Рымникского по взятии Измаила…» (М., 1791) сочинения Хвостова.

А другие величальные стихи поэта во славу полководца были петы на празднестве, данном Д.П. Горчаковым, тогда армейским бригадиром, при освящении знамен в Азовском пехотном полку в день низложения города Праги 24 октября 1795 года. Газета «Санкт-Петербургские ведомости» (1795, Приложение к № 99) содержит детальное описание церемониала, где Суворов – «низложитель Праги, стоя на коленях, принимал победные хоругви… из рук совершавшего обряд пастыря и вручал оные с радостными слезами начальнику того полку с мужеством и отличною храбростию в сражениях с дружиною своею подвизавшемуся». Завершилось торжество хвалебным хором, исполнившим радостный гимн, «на сей случай сочиненный» камер-юнкером Хвостовым:

Современного ценителя поэзии могут покоробить и кажущиеся странными инверсии, и такие не слишком ловкие сочетания, как «удары за ударом… потекут» и «сердца… вспаленны… ударить» и т. д. Но не будем забывать, что это XVIII век и подобные и даже более значительные «огрехи» допускал и поэт-образец Сумароков, на что обратила внимание Н.Ю. Алексеева, автор книги «Русская ода: Развитие одической формы в XVII−XVIII веках» (СПб, 2005). По ее словам, некоторые торжественные оды Сумарокова (а именно на него и равнялся Хвостов) удивительным образом походят на «вздорные оды», которые он же и пародировал. Кроме того, названные стихи Хвостова пелись. А текст несет в этом случае совершенно иную смысловую нагрузку: при пении сглаживаются шероховатости, заметные на бумаге или при чтении вслух. К слову, это не единственное произведение Хвостова, положенное на музыку. В творческом содружестве с композитором О.А. Козловским он сочиняет «Хор для польского на случай присутствия Ея Императорского Величества и Их Императорских Высочеств Государей Великих Князей и Великих Княгинь, и знаменитых гостей графа Гаги и графа Вазы, в доме его превосходительства Льва Александровича Нарышкина, что на Мойке. 1796 года августа 23 дня» (СПб, 1796).

«Красный и высокий стиль» отличает «Стихи на отъезд Его Сиятельства Графа Александра Васильевича Суворова-Рымникского из Москвы в Санкт-Петербург 1791 года, февраля 26 дня». Здесь используются самые высокие славянизмы, создающие особую атмосферу торжественности. Восторженный певец деяний полководца риторически вопрошает:

«Ода на день тезоименитства… великого князя Константина Павловича 1791 года, 21 мая» интересна тем, что в ней поэт обращается к 12-летнему царственному отроку с наставлением от лица самой императрицы: