Последняя королева - К. У. Гортнер

В свое время Лопес предупреждал меня, что гранды ищут выгоды для себя. Поэтому меня вовсе не удивило, что новоприбывшие ждут щедрого вознаграждения от моего мужа и дона Мануэля. И тем не менее их присутствие обязывало Филиппа давать мне место рядом с собой, откуда я одаряла каждого любезной улыбкой. И особенно – маркиза де Вильену, который встретил нас на границе во время первой нашей поездки в Испанию. Теперь он вел активную кампанию против моего отца в Кастилии вместе со своим союзником, рыжеволосым краснолицым Бенавенте. Я с трудом могла поверить, что меньше трех лет назад ужинала с теми же самыми господами после перехода через Пиренеи. Я также отметила замешательство Бенавенте, когда спросила, нет ли известий о моем сыне, инфанте Фернандо, которого я оставила на попечение матери. Он пробормотал в ответ, что ребенок здоров и мой отец после смерти жены перевез его в Арагон.

Дон Мануэль поспешно переводил Филиппу. При упоминании о нашем сыне, которого никогда не видел, тот выпрямился и рявкнул на ломаном испанском:

– Король Арагона жестоко оскорбил меня, ибо инфант – не его сын!

Я промолчала, как и Вильена с Бенавенте. Меня радовало, что моему сыну ничто не угрожает. Хотя это означало, что, возможно, какое-то время я не смогу его увидеть: отец наверняка приказал отправить Фернандо в Арагон ради его безопасности, чтобы Филипп не смог использовать ребенка в качестве оружия. Он знал, что в соответствии с завещанием матери после меня наследниками становились наши сыновья, и рожденный в Испании принц под опекой моего отца отнюдь не отвечал его интересам – о чем и свидетельствовала вспышка гнева.

Адмирал не появился. Когда я о нем спросила, Вильена ответил, что он не бывал при дворе с тех пор, как сопроводил гроб моей матери к ее могиле в Гранаде. Я не знала, стало ли причиной его отсутствия горе, но адмирал ясно обозначил свою позицию. Тем не менее толпы вельмож быстро истощали наши припасы, и это ускорило решение дона Мануэля и Филиппа об отъезде. Две недели спустя я вышла из своих покоев вместе с Беатрис и Сорайей в залитый солнцем двор, где ждали испанские вельможи и войско моего мужа. С едва скрываемым ужасом я смотрела на сидящих верхом грандов, окруженных гвардейцами. При виде подобной наглости меня охватила ярость: они осмелились нарушить указ моих родителей, гласивший, что ни один дворянин не вправе призвать своих слуг к оружию без предварительного соизволения. Похоже, они считали себя выше закона.

– Только посмотрите на этих предателей, – прошептала Беатрис. – Неужели у них нет стыда?

Я и без того не сводила с них глаз. Они демонстрировали свою мощь не только мне, но и Филиппу – если бы у него хватало ума это понять. Гранды, по сути, вслух заявляли, что нет власти выше, чем их собственная, предвкушая тот час, когда смогут вновь заявить свои феодальные права, отбросив нас в беззаконие и хаос.

Внезапно я увидела того, кого встретить здесь не ожидала. Массивный и широкоплечий, он сидел чуть в стороне от Вильены и Бенавенте верхом на пегом арабском коне, казавшемся для него слишком маленьким. На нем был плащ с капюшоном, и, прежде чем он успел отвернуться, я заметила шрам, пересекавший правый глаз. Это был коннетабль, зять моего отца и муж моей незаконнорожденной сводной сестры Иоанны. Почему он формально не представился? И что он тут делал, скрываясь, словно преступник? Неужели отец послал его следить за мной? Знали ли вообще о нем Филипп и дон Мануэль?

Бросив взгляд на мужа, я поняла, что он ничего не знает. Но коннетабль понял, что я его заметила, и уставился на меня единственным глазом, словно пытаясь разгадать мою тайну.

Отвернувшись, я направилась к ожидавшей меня кобыле. Сорайя и Беатрис погрузили наши саквояжи в повозку. Филипп сел в седло и поднял руку.

Огромный кортеж выехал на дорогу.

Я обернулась. Войско Филиппа тянулось далеко позади, словно стальная змея. Ряды воинов дополняли вельможи со своими гвардейцами. Подобной армии я не видела с тех пор, как мои родители отправились в Крестовый поход против мавров. Подавив страх, я решительно повернулась вперед, внушая себе, что подобной демонстрацией силы меня не запугать.

Меня ждала Кастилия и встреча с отцом. И там я могла занять надлежащее мне место.

* * *

Хотя была лишь середина весны, стояла страшная жара. Солнце палило с безоблачного неба, иссушая землю. Когда мы пересекли труднопроходимые горы, отделявшие галисийские провинции от Кастилии, невозделанные долины севера сменились засушливыми склонами, где с трудом могли укорениться низкорослые сосны, и в небе со зловещими криками кружили ястребы. Если даже здесь такая жара, то в Кастилии наверняка настоящий ад, мрачно подумала я. В прошлый раз, когда мы были в Испании, здешний зной пришелся не по душе фламандцам, и путешествие в таких условиях могло лишь поспособствовать раздорам в их рядах.

Я не ошиблась. Не прошло и пары дней, как между доном Мануэлем и нашими гордыми вельможами случилась ссора. Выскочка-посол, который ходил по пятам за Филиппом, словно ревнивая комнатная собачка, и никого к нему не подпускал, словно тот уже был помазанным королем, не нравился никому. Проведя немалое время при императорском и французском дворах, чрезвычайно приверженный этикету, дон Мануэль явно позабыл, что испанские вельможи гордятся своим происхождением и привыкли обращаться к монарху без особых церемоний. Его неутомимые попытки играть роль личного советника и охраны Филиппа не находили понимания у вельмож; иные даже угрожали воткнуть кинжал дону Мануэлю в брюхо.

Однажды вечером, когда мы с фрейлинами разбрасывали сушеную лаванду по ковру в моей палатке, чтобы отогнать вшей, со стороны лагеря Филиппа послышались крики. Я послала Беатрис на разведку, и та вернулась, улыбаясь до ушей:

– Маркиз де Вильена ругается с доном Мануэлем. Похоже, в обмен на поддержку со стороны маркиза ему пообещали вернуть замок на юге, который их величества отобрали у него во время Реконкисты. Теперь дон Мануэль заявляет, что никакого возмещения за замки или земли не будет, пока кортесы не провозгласят его высочество королем и он не заявит свои права на королевскую казну. – Беатрис снова улыбнулась. – Принцесса, я думала, Вильена выхватит меч и разрубит дона Мануэля надвое. А Бенавенте – тот вообще настоящее чудовище. Он схватил дона Мануэля за рубашку и начал трясти, так что посол вскоре взмолился о пощаде. Вашему мужу эрцгерцогу пришлось вмешаться и подарить Вильене золотой кубок со своего стола, а Бенавенте – блюдо.

– Что ж, – заметила я, – мой муж раздает теперь свою собственную посуду. Bien. Пусть крадут друг у друга. Чем сильнее они поссорятся, тем лучше для нас.

Я могла позволить себе ждать. Житейские тяготы, на которые уже начали жаловаться фламандцы, нисколько меня не беспокоили. Ехать весь день под палящим солнцем в облаках вздымаемой тысячами копыт пыли, разбивать на закате лагерь, спать в палатках, есть сушеную еду и кипятить питьевую воду – ко всему этому я привыкла еще во времена Крестовых походов моих родителей. Да, скрывать беременность еще около месяца было непросто, но меня утешало, что у Филиппа и дона Мануэля трудностей куда больше.