Кавказская Атлантида. 300 лет войны - Яков Гордин

Серебряков прекрасно понимал и страдания горцев, и неприглядность предлагаемых им методов борьбы:

Серебряков явно не был от природы жесток. Горцы представлялись ему самоубийцами, которые, вместо того чтобы подчиниться «снисходительным требованиям правительства» об искреннем и бесповоротном принятии российского подданства со всеми вытекающими последствиями и спасти себя и своих детей и от голода, и от русских штыков и картечи, по дикости своей вынуждают его, Серебрякова, к несвойственным его натуре поступкам.

У человека незаурядного (а Серебряков, безусловно, был таковым) стиль неизбежно говорит больше, чем собственно содержание. То, как описывал адмирал бедствия упрямцев, свидетельствует о многом:

Здесь нет ни малейшего оттенка злорадства или торжества по поводу гибели врагов. Скорее наоборот — искреннее сострадание. Иначе Серебряков не стал бы так подробно, такими словами и с такой интонацией описывать гибель «несчастных». Но следом он настаивает на карательных экспедициях для уничтожения посевов и запасов хлеба[101]. Душераздирающие картины, им так выразительно описанные, оказываются аргументом в пользу окончательного решения. И в этом есть своя логика. Он видит — непоследовательность политики Петербурга ведет к еще большим страданиям обеих борющихся сторон:

Предсказания Серебрякова кажутся несколько странными, если учесть, что Дагестан и Чечня уже выдвинули такого вождя. Но Серебряков действовал по другую сторону гор — на побережье, и значение Шамиля было ему не столь очевидно, как генералам, сражавшимся на Северном Кавказе. Однако сам анализ ситуации и оценка характера процесса оказались абсолютно точными. Очень скоро произошла катастрофа 1843 года — триумфальное наступление Шамиля на русские укрепления, в результате чего было потеряно почти все завоеванное за предыдущие четверть века. И главной причиной была непоследовательность и неопределенность политики Петербурга.

У России был выбор — оставить Кавказ, отказаться от самой идеи безопасных коммуникаций с Грузией, катастрофически подорвать свой военный престиж, провоцируя Персию и Турцию на реванш, или же радикально усилить давление на горцев, форсируя покорение края.

Поскольку первый вариант лежал вне представлений как императора, так и генералитета (хотя во второй половине сороковых годов в Петербурге рассматривался проект компромисса с Шамилем, не получивший, впрочем, развития), то мысль практиков искала выход в пределах второго варианта.

Это и заставило контр-адмирала Серебрякова от предложений тактического характера перейти к стратегическим проектам. Обширная записка «Мысли о делах наших на Кавказе»[102], хранящаяся в Российском государственном архиве военно-морского флота, не датирована. Но по упоминаемым в ней датам и по смысловым акцентам она относится скорее всего в 1844 году.

Лето 1845 года ознаменовано было знаменитой Даргинской экспедицией. Как уже говорилось, по прямому приказу Николая I новый командующий Кавказским корпусом генерал от инфантерии граф Михаил Семенович Воронцов повел сильный отряд в «логово Шамиля» — укрепленный аул Дарго, взял его с огромным трудом, но на обратном пути, несмотря на героическое поведение войск, подвергся фактическому разгрому. Даргинский поход потряс русское офицерство своей кровавой бессмысленностью: сопряженный с огромными потерями захват резиденции имама, которую тут же пришлось оставить, если и повлиял на ситуацию, то в худшую для России сторону. Было ясно, что стоящая перед Кавказским корпусом, да и перед всей империей задача куда сложнее, чем казалось. Титанические военные усилия, приложенные за тридцать лет, начиная с ермоловских времен, привели именно к тому, чего так опасался Серебряков, — к сплочению горских племен и взрыву религиозного фанатизма. В своей записке Серебряков не говорит уже о дерзости «стада нищих дикарей» (как четыре года назад), но толкует о нравственном состоянии горцев как о фундаментальном факторе ситуации и уважительно называет их «гарнизоном осажденной крепости». А в самом начале записки встречаем удивительный пассаж:

Скорее всего, так ветеран Кавказской конкисты оценил разгром отряда Граббе и предсказал Даргинскую трагедию, предлагая свой всеобъемлющий план решения сколь великой, столь и мучительной имперской задачи. И надо сказать, что некоторые существенные положения этого плана были впоследствии использованы на заключительном этапе войны покорителем Кавказа князем Барятинским.