От А до Я. Избранные рассказы русских писателей - Коллектив авторов

почетные люди артели. Дальше шла молодежь. Из тележки достали бутыль водки и окорок, и шустрый подросток торжественно нес это. Сзади процессии, сдерживая рьяного жеребца, шагом ехал кучер… Наконец вся артель скрылась за углом.

— Видели? — спросил Петр Петрович. Мне в его вопросе послышалось какое-то злорадство.

— Не понимаю, — чистосердечно сознался я.

— А между тем это очень просто. По-моему, это жажда порядка… Артель сначала действительно существовала без главы, и, говорят, было худо. Главное, и вследствие условий заполучения подрядов было худо: зимою артели деньги нужны, а брать их было негде; если где и рядились — задатки давались небольшие. Это раз, это внешняя сторона дела. Другая — внутренняя путаница: никто не хотел подчиняться; вылезали наружу личные счеты, зачиналось пьянство, отлынивание от работы… Одним словом, артель заживо разлагалась. Вот в эту-то поистине трагическую для артели минуту и появляется Крокодил. Он такой же рязанский мужик, как и все, с тою разве разницею, что глуп; но у него умирает дядя, торговавший тесом, и оставляет ему пятьсот целковых. Кроме того, Крокодил ужасно молчалив и честен; то есть там по-своему, по-ихнему, честен. Ну, и стал этот Крокодил зимою им деньги давать, а летом брать подряды. Из артели он понаставил десятников. Вот у меня работают двадцать три человека, и над ними два десятника. Они наблюдают за порядком; смотрят, чтоб не было куренья, пьянства, лени. И за все за это, с общего соизволения, происходит порка. Вы не верите? Да-с, именно, самая первобытная, самая настоящая порка!.. У них, ежели закурил цыгарку парень на работе — пороть, зашел в кабак — опять пороть, не послушался десятника или изругался матерным словом — снова и снова его пороть, голубчика… Нравы спартанские!

— И подчиняются?

— Ах, чудак вы!.. Да как же не подчиниться?.. Ведь что он сам по себе? — Нуль… Во-первых, не подчинись, — артель его выгонит, без нее он работы не найдет; а во-вторых, прямо уж ему Крокодил в деньгах откажет. И тогда… ну, понимаете, что тогда?..

— Так он просто, значит, подрядчик.

— Ну, зачем же вы так круто. Подряд снимать он приезжает не иначе, как в сопровождении двух человек из артели. Затем свои резолюции не кладет… Все у него «собча» и с общего согласия. Он вот заметит, ежели малый работает подло, он сейчас к артели: так и так, надо поучить малого. И артель учит. Ну, а за денежки за свои он берет пользу! У него, посмотрите-ка, в Козлове дом-то какой, а с пятисот рублей пошел!.. В последнее время, говорят, роялино какое-то с ручкой завел: по целым часам сидит за этим роялино и хор нищих из «Фауста» отжаривает!

— Но зачем же он нужен артели?! — воскликнул я, — ведь сумей она добиться кредита, и Крокодил этот является совершеннейшим пятым колесом!

— Ах, как вы ошибаетесь! Вы плохо знаете народ, Николай Василич. Я имею право судить о нем… Я на своей шкуре… Не кредит тут главное, а главное — пришел к ним порядок в лице Крокодила. Вот в чем подоплека-то самая — порядок-с! Удалите-ка от них Крокодила, да они в тоске измаются… Помилуйте!.. Есть страх, палка, неумолимая как фатум, цемент. Есть смысл совокупного проживательства!..

— Петр Петрович! — воскликнул я в ужасе.

В эту неловкую для обоих нас минуту вошел лакей Евдокимка и степенно доложил:

— Сазон Психеич пришли-с.

— Зови, — с живостью произнес Батеев.

В кабинет боком пролез Крокодил. Он решительно сунул Батееву руку свою с толстыми, точно обрубленными пальцами, затем сунул ее мне и, не дожидаясь приглашения, тяжело ввалился в кресло. Я снова оглядел его: ну, толстяк! Лицо его казалось слепленным из теста, и вот-вот было готово расплыться. Глаза глядели тупо и неподвижно. Он часто вздыхал и отирал лицо новым батистовым платком.

— Откуда едешь, Сазон Психеич? — спросил его Петр Петрович.

Тот вяло посмотрел на него.

— По ребятам езжу, — вымолвил он.

— Глуп, как этот стол, — шепнул мне Батеев и для вящей убедительности постучал по столу кулаком.

— Ну что, все в порядке?

— Это чего? — в недоумении спросил Крокодил.

— Везде порядок, говорю? Все как следует?

— Гм… — Крокодил задумался: он, видимо, не понимал вопроса. Петр Петрович подмигнул мне.

— В артели-то все благополучно, спрашиваю? — повторил он, возвышая голос.

— Ничего себе, — равнодушно ответил Крокодил.

— Скажите, пожалуйста, правда — вы порете, ежели кто забалуется? — спросил я.

— Бывает.

— Разве же нельзя без этого?

Он поглядел на меня. Мне показалось, что в заплывших глазах его проскользнуло лукавство.

— Это уж как артель рассудит. Как она.

— Ну, а собственной властью не порете?

— Чего это-с? — Он снова не понял вопроса.

— Барин спрашивает, сам-то ты, без артели, порешь когда или нет? — пояснил Петр Петрович.

Крокодил усмехнулся.

— Помилуйте, разве это возможно, чтоб без артели?

— А почему же нельзя?

Крокодил на мгновение задумался, но потом ответил с легким смехом:

— Шутить изволите.

— Положительный идиот! — шепнул мне Батеев.

— Ну, а каким вы пользуетесь процентом на капитал, что даете артели? — полюбопытствовал я.

— Чего это-с? — беспомощно спросил Крокодил и вдруг ужасно вспотел.

Я повторил вопрос.

— Мы не обучены по эфтому… — сухо произнес он и, глубоко вздохнув, обратился к Петру Петровичу: — Вы уж, батюшка, пожалуйста, говядинку-то получше давайте!..

— Как получше! — вскочил Петр Петрович. — Да лучше моей говядины не найдешь!..

— Нет уж вы, пожалуйста, получше, — упрямо повторил Крокодил.

Петр Петрович пожал плечами.

Вошла Олимпиада Петровна. Крокодил и ей сунул свою потную, пухлую руку. Она сделала легонькую гримаску, но руку пожала.

— Как здоровье супруги? — любезно спросила она Крокодила.

— Ничего себе, — ответил Крокодил и прибавил неприличное слово.

Олимпиада Петровна усмехнулась, но не покраснела. Петр Петрович снова пожал плечами и постучал по столу. Вдруг Крокодил засуетился и стал прощаться. Олимпиада Петровна предложила ему остаться обедать. Он отказался, говоря, что ему нужно к артели; вечером же обещался зайти. Затем опять посовал рукою и ушел.

— Дурак! — сказали в один голос Батеевы по уходе Крокодила.

Я попросил у них извинения и вышел вслед за ним. Он шел, костыляя и переваливаясь, и тяжело опирался на яблоневую палку. Пузо свое он нес с каким-то достоинством и, видимо, щеголял его обширностью. Я дал ему скрыться в той избе, где жили плотники, и спустя двадцать минут последовал за ним. Артель обедала. В конце длинного стола восседал Крокодил. Перед ним стояла наполовину опорожненная бутыль и лежала ломтями нарезанная ветчина. Около него так же, как и прежде, помещались почетнейшие лица артели. Все ели истово и, если можно так выразиться, в глубоком благоговении.

— Хлеб да соль! — сказал я.

Крокодил