Адские машины желания доктора Хоффмана - Анджела Картер

Старый Дезидерио спрашивает Дезидерио молодого: «А когда он предложил тебе целую ночь совершеннейших восторгов в обмен на спокойное довольство на всю оставшуюся жизнь, как ты мог выбрать последнее?»

И молодой Дезидерио отвечает: «Я слишком молод и не знаю, что такое сожаление».

Но, конечно же, все не так просто. Да и не очень-то я был доволен. Бот остальные, те-то наверняка были еще как довольны. Ничего чрезмерного, заметьте, всегда только этакое скромное удовлетворение. И однако благодаря тому, что я сделал, каждый относительно удовлетворен, поскольку не знает, как назвать свои желания, и поэтому желания в полном соответствии с теорией Министра просто не существуют. Посему я полагаю, что в общем и целом действовал ради всеобщего блага. Вот почему из меня сделали героя, хотя я в то время и не подозревал, что действую всем на благо. Возможно, я действовал чисто импульсивно. Возможно, Доктор просто не предложил мне достаточно высокой цены; в конечном счете он предложил всего-навсего то, чего желало мое сердце.

К тому же он был ханжой и лицемером.

Он запер желание в клетку и заявил: «Смотрите! Я освободил желание!» Он был лицемером. Ну так что же, я, лицемер не столь грандиозных масштабов, лицемерно его и убил, не так ли?

Ну вот, опять я за свое, опять забегаю вперед, Ведь я уже снял все напряжение. Смазал экстатическую конвульсию развязки. Но почему вы, собственно, заслуживаете экстаза? Просто я, насколько могу припомнить, пытаюсь поточнее рассказать вам, как все произошло на самом деле. А вы и так уже отлично знаете, что доктора Хоффмана убил не кто иной, как я; в книгах по истории вы прочли об этом все и знаете дату этого события намного лучше меня самого, потому что я ее забыл. Кажется, стоял октябрь, потому что воздух пропах грибами.

Я бы меньше его ненавидел, если бы он не так надоедал со своими изобретениями.

— Источник эротоэнергии, конечно же, неисчерпаем, как, собственно, и предполагал мой бывший коллега и сотрудник Мендоса.

Он указал в окно на передатчик, бесперебойно вращающийся на гребне нависшей над домом скалы.

— На протяжении пяти последних лет эти передатчики, движимые простой лучистой энергией — то есть эротоэнергией, — излучали на город голую инфраструктуру

а) искусственно подлинных явлений;

б) изменчивых комбинаций искусственно подлинных явлений; а также транслировали и

в) радиацию, достаточную, чтобы интенсифицировать всякий символ, пока он не станет объектом, — в соответствии с законом эффективного развертывания или, если вы предпочитаете более точную формулировку, комплексного становления.

Высвобождая подсознательное, мы, конечно же, освободим человека. И обнаженный человек образумит и выведет из ума каждого из нас.

Но сам-то он относился к людям, которых просто невозможно представить себе без одежды. Его прервал приступ кашля, который он подавил при помощи безукоризненно белоснежного носового платка.

— Позитивное является запутанным коррелятом негативного, и стоит одарить желание синтетической формой, как из этого тут же неотвратимо вытекает, что мысль и объект Действуют на одном и том же уровне. Такова основа…

И это был человек, чья дочь призывала Министра побояться абстракций! Я перебил его, у меня возник вопрос:

— А что на самом деле случилось с Мендосой?

— С Мендосой?

Доктор снял с полки одну из банок. В ней в формальдегиде плавал человеческий мозг.

— Вот все, что нам удалось спасти. Он был чудовищно обезображен. Не знаю, что стряслось с его машиной времени, но она сожгла его до кости и окончательно расстроила рассудок. Он протянул в бреду еще пять дней, прежде чем умер в общей палате благотворительного госпиталя. Мы с Мендосой годами не разговаривали. Но я сумел-таки получить его мозг, ибо мне было очень любопытно взглянуть на него. Но, увы, что бы он в себе ни содержал, все это умерло на пять дней раньше, чем тело, а строением его мозг ничуть не отличается от любого другого.

Почему-то повествование Доктора оказало на меня до крайности нервирующее воздействие. Он убрал банку на место и, как мог, доброжелательно улыбнулся:

— А теперь позвольте проводить вас вниз, чтобы ознакомить с перегонным оборудованием и машинами, преобразующими реальность. Уверен, что вы сочтете преобразующие реальность машины достойными восхищения; на самом деле они осуществляют предварительные стадии синтеза явлений.

С таким же успехом он мог пригласить меня на обзорную экскурсию по шоколадной фабрике. Я гадал, за что любит его Альбертина. Моему представлению о Прометее намного лучше, чем настоящий Прометей, отвечал граф; и все же раз за разом к полуироническому презрению, которое я испытывал к этому чопорному вору огня, примешивалась противная дрожь, когда я вспоминал, что доктор Хоффман являл собою трижды рафинированный Ум, а Материя была для него всего-навсего оптической игрушкой. Но я никак не мог взять в толк, почему подобный человек в такой степени желает освободить человека. Я не мог догадаться, как внутрь его черепа могло пробраться понятие освобождения, и был уверен, что он жаждет одной только власти.

Быть может, я убил его из-за непонимания.

В подземные ярусы замка мы спустились на другом, деловито смотрящемся электрическом лифте, который успел унести нас глубоко под землю, прежде чем наконец остановился. Здесь, где полагалось бы находиться мрачным донжонам, пролегали отделанные белым кафелем коридоры, пол которых был укрыт приглушающей шаги черной резиной; освещали их лампы дневного света — светом куда более ярким, чем дневной. Здесь царили сугубо технологическая белизна и тишина. Чуть погодя Доктор нажал на кнопку, и перед нами невозмутимо открылась казавшаяся неприступной металлическая дверь. Мы вошли в активно функционирующую, но пустынную лабораторию, заполненную всевозможными перегонными аппаратами. В стеклянных баках, кубах и трубах пузырилась чуть светящаяся молочно-белая субстанция.

— Нам здесь незачем особенно задерживаться, но я подумал, что вам все же любопытно будет разок взглянуть на все это. В этом перегонном оборудовании выделения, секретированные удовлетворенным желанием, подвергаются обработке, чтобы извлечь из них еще не проросшую в зародышевую фазу сущность. Даже при помощи электронного микроскопа невозможно обнаружить хотя бы самую мельчайшую крупицу корня или семени в этом, хотим мы этого или нет, биохимическом метасупе, так что можно смело сказать, что мы сварили в наших стеклянных кастрюлях чистую, несотворенную сущность бытия.

Ну-с, а теперь, что же мы делаем с нашим метасупом? Как же, как же, мы его поторапливаем. Прошу сюда.

Стена перегонной лаборатории раскрылась и, пропустив нас, тут же вновь сомкнулась.

— Разрешите представить вам, — сказал Хоффман с тусклой улыбкой, — мои преобразующие реальность машины.

Работая, машины время от времени издавали из своего нутра негромкие, напоминавшие пощипывание струн звуки, их вполне можно было использовать в сфере электронной музыки. Внешне они представляли собою шесть цилиндрических барабанов из нержавеющей стали, вращающихся на невидимой оси с той же равномерной, пугающей безмятежностью, что и передатчики, кружащиеся теперь, должно быть, в доброй миле над нашими головами, поскольку мы внедрились в землю очень глубоко. Высотой барабаны были в человеческий рост, а в окружности около трех футов; в каждом из оснований виднелось снабженное оптическим затвором смотровое окошечко. Ребристая пластиковая трубка, выныривая из покрытой белым кафелем стены, исчезала в запечатанном отверстии в верхней части каждого из барабанов, а выходившие из них провода пичкали, казалось, шесть светящихся экранов путаницей бесконечно набухающих и опадающих силуэтов, образованных эктоплазмой вокруг центральных ядрышек пульсирующего света. Экраны напоминали своих телевизионных собратьев и группировались вместе в стене над сложными, усеянными всевозможными переключателями панелями управления, оккупировавшими противоположную сторону лаборатории.