Дар берегини - Елизавета Дворецкая

Друг Воронов не зря пробудился к новой жизни. Скальды называют меч и кормильцем воронов, и змеем ран, и челноком валькирий. И раз уж этот челнок принялся ткать из жизненных нитей новое сказание на века, за ткачихой дело не станет.

Новости пришли более чем через месяц, когда в земле Полянской разворачивалась жатва. Будучи девой, Ельга не могла в ней участвовать, но чуть не всякий день ее звали в святилище на Девич-гору: большухи того или иного селения приносили в дар богиням первый сноп со своих делянок. Боярыня Грозница, дочь Вячемира, как самая знатная из киевских жен, благословляла их серпы, прикасаясь к ним старинным «золотым» серпом. Был он из такого же железа, как и у всех, только дубовая рукоять украшена врезанными полосками меди, но, по преданию, он принадлежал еще Киевой жене Улыбе. В нем заключалась сила плодородия всех нив полянских, и с ним старшая жрица выходила на «божье поле» жать самый первый сноп.

Ельга наблюдала за этим обрядом еще с тех пор, как «золотым серпом» владела ее мать, княгиня Ольведа. Но этим летом она поглядывала на Грозницу не без тайной ревности. Не боярыня, а княгиня должна передавать земле плодоносящее благословение неба! Если бы она, Ельга, была замужем, эта честь принадлежала бы ей. А если бы у Свена имелась жена знатного рода, то серпом владела бы она. Про себя Ельга клялась, что это последний год, когда на «божье поле» с Улыбиным серпом выходит жена не из их рода. Привезут Свену Боголюбову дочь или нет, но без водимой жены ему больше нельзя! Очень, очень жаль, что он до сих пор не женат – это может оказаться последним досадным препятствием на пути к тому, чего он так горячо желает.

Древлянских пленников Ельга больше не видела. Держать Боголюба и его спутников на княжьем дворе постоянно было неудобно, и через несколько дней их перевели в старый дом, во время прежних войн на днепровском Левобережье выстроенный Ельгом для северянских талей[33]. Незадачливые послы во главе со Щуром пока сидели в порубе, но Ельга уговаривала Свена перевести и их туда же. Ближе к холодам это придется сделать – в порубе они перемерзнут, как начнутся осенние заморозки, будут хворать и умирать.

Хорошо, что Хвалимир уехал восвояси. Иной раз это приходило Ельге в голову, и она сама перед собой смущалась от этой мысли, но знала, что сиди он среди прочих пленников, на душе у нее было бы еще тяжелее. Стоял перед глазами его пристальный взгляд на пиру, в котором любопытство мешалось с настороженностью. Он хотел доверять ей, но здравый смысл ему мешал. Здравый смысл оказался прав, и отчего-то при мысли о Хвалимире Ельга испытывала более сильный стыд, чем даже перед его отцом-князем, которого обещанием замужества заманила на бесчестье, плен, а может, и позорную смерть.

Но теперь Хвалимир дома, среди своих родных. От этой мысли у Ельги становилось легче на сердце. Пусть он и проклинает ее за губительный обман. Она ведь вовсе не думает становиться ни мачехой ему, ни еще кем…

Долгожданные вести прибыли самым будничным образом – три мужика в серых свитах, ради жары спущенных с одного плеча, и валяных шапках пешком явились от пристани на Почайне и попросили отроков у ворот сказать о них Ельговичам – дескать, привезли послание от князей деревских. Ельга тут же послала за Свеном – его не было на княжьем дворе, – а сама ушла переодеваться. Она уже сидела на своей скамье слева от пустующего престола, когда торопливо вошел Свен. На нем был тот зеленый кафтан, отделанный дорогим шелком с черными орлами на красно-желтом поле, хоть и незастегнутый, волосы влажны после умывания. С радостью Ельга отметила: его больше не нужно учить тому, как должен выглядеть и вести себя князь, он уже все понимает сам. Несколько месяцев во главе дома изменили его. Старый отцовский меч висел на плечевой перевязи, и Свен придерживал его, садясь, движением заботливым и почтительным, будто то было живое существо.

Но кое-какие перемены в нем Ельгу тревожили. Свен не просто научился носить дорогой кафтан. Изменился его взгляд – теперь в нем порой мелькала неведомая ему прежде отстраненность и притом сосредоточенность, будто он видит нечто, недоступное другим. Ельга замечала такой взгляд у мудрых людей – у волхов и знахарей, даже у своей матери, не говоря уж об отце. Но Свен раньше не был наделен способностью говорить с Иным. Ельга не сомневалась – причина всему меч, который убил их отца и который она своими руками отдала Свену. Решение это ей подсказали боги: Свен должен быть готов занять место отца. Но какими станут они сами, дети мудрого Ельга, исполняя волю богов?

Вот Свен кивнул отрокам, и в гридницу ввели троих приезжих. При виде них Свен слегка переменился в лице: он узнал жителей Почаевой веси, выскочившей на северный берег реки Рупины, в порубежный лес, отделявший земля Полянскую от Деревов. Не так давно он проезжал через эту весь – по пути в Малин и обратно, уже с Боголюбом.

Трое тоже не удивились, увидев, что им предстоит говорить перед пустующим княжьим столом, по бокам от которого сидят молодец и девица. Стянув шапки, они степенно поклонились.

– Боги в дом, Ельгович, – сказал старший, стоявший посередине. – Будь жив!

– Будь жив, Смолка, – кивнул Свен, и Ельга с удивлением замечала в его лице, глазах и голосе снисходительную приветливость, которой отличался в разговоре с простонародьем их отец. – С чем прибыл?

– С вестью я к тебе. Верю, ради богов не погневаешься ты на меня и родичей моих за весть горестную… Не по своей же воле я, а такая вот судьбина… А и погневаешься, – мужик махнул рукой, – и то не беда, все беды уж со мной случилися…

– Горестную весть? – Свен подался вперед. – Что произошло? Говори!

– Набежали на нас люди из земли Деревской, от князя Житимира. На заре набросились, только на нивы мы наладились. Людей всех схватили, дядьку Синюту зарубили… Взяли меня и вот братьев, велели ехать к тебе и сказать: Боголюб дедовский завет нарушил, землю свою покинул, за то ему поделом – в силок попал, значит, богам и дедам он неугоден и более он маличам не князь. А Житимир дань тебе платить не желает, и все древляне с ним согласны. Ждет, сказал, на бой тебя на Рупине, как лед станет, и кто одолеет, тот с того и дань возьмет, и дом его возьмет, и добро, и домочадцев. С тем велел к тебе ехать… А у нас весь всю пожгли, и нивы, и сено, а людей всех к себе в челядь увели… – понизив голос, добавил Смолка. – Давай, коли войско собираешь, так бери нас с братьями. Пусть уж нам головы сложить, а не спустим лешачьему семени…

Ельга выпрямилась, но больше ничем не выдала своего волнения. Свен даже в лице не переменился и лишь слегка поглаживал серебряное «яблоко» меча.

Помня опыт первого и второго посольства в Киев, древляне больше не стали засылать своих людей, а вынудили послужить вестниками самих полян. Да так, чтобы в их решимости отомстить за позор никто не усомнился. Но выступить большими силами прямо сейчас и они не могли – требовалось сперва убрать хлеб с полей, а уж потом собирать войско. Сейчас они лишь разорили окраины, первые порубежные полянские селения – чтобы дым пожарищ щекотал Ельговичам ноздри, нес горечь унижения, как всем древлянам он ел глаза после «древлянской бани» в Киеве, слухи о чем уже широко разошлись.