Великое восстановление наук, Разделение наук - Фрэнсис Бэкон

class="p1">(ибо и сами знания извлекаются из отдельных фактов природы и искусства, как мед из полевых и садовых цветов), конечно же, обнаружит, что ум, действуя самостоятельно, опираясь лишь на свою врожденную силу, способен на более совершенную индукцию, чем та, которую мы находим у диалектиков, ибо из голого перечисления отдельных фактов без противоречащего случая, как это обычно делается у диалектиков, вытекает порочное заключение, и такого рода индукция не может привести ни к чему другому, кроме более или менее вероятного предположения. Действительно, кто поручится, что какое-нибудь явление, полностью противоречащее его выводам, не остается неизвестным ему, когда отдельные факты, известные непосредственно или же по памяти, представляются ему лишь односторонне. Это похоже на то, как если бы Самуил остановился на тех сыновьях Исайи, которых он встретил у него дома, и не стал спрашивать о Давиде, находившемся в поле. И если уж говорить всю правду, то эта форма индукции является столь неуклюжей и грубой, что кажется невероятным, как могли столь тонкие и проницательные ученые (а именно такие ученые посвящали себя исследованию подобных вопросов) широко использовать ее; единственной причиной этого является, по-видимому, их поспешное желание направить свои усилия на утверждение теорий и догм и какое-то презрительное и высокомерное пренебрежение частными фактами, а тем более продолжительным их исследованием. Они использовали отдельные частные случаи, как ликторов и стражу, для того, чтобы разогнать толпу и открыть путь своим догмам, но они вовсе не призывали их с самого начала на совещание для того, чтобы можно было сознательно и зрело обсудить истинное положение вещей. Действительно, наш ум поражает некое благочестивое религиозное удивление, когда мы видим, что и в человеческих, и в божественных вещах к заблуждению ведет один и тот же путь. Ведь подобно тому как при познании божественной истины трудно заставить себя в своем сознании как бы снова стать ребенком, так и при изучении истин человеческого ума считается чем-то низким и чуть ли не вызывающим презрение, когда люди, особенно пожилые, подобно детям, все еще перечитывают и изучают вновь первые элементы индукции.

В-третьих, даже если допустить, что научные принципы могут быть правильно установлены с помощью обычной индукции или же чувственным и опытным путем, все же остается совершенно несомненным, что из естественных явлений, обладающих материальной природой, невозможно достаточно надежно вывести аксиомы с помощью силлогизма. Ведь силлогизм с помощью промежуточных посылок осуществляет сведение предложений к принципам. Эта форма открытия или доказательства имеет место в таких науках, как этика, политика, право и т. и.; встречается она и в теологии, поскольку Богу по доброте его было угодно приспособиться к возможностям человеческого познания. Но в физике, где требуется реально овладеть природой, а не опутать противника аргументацией, истина при таком способе исследования ускользает из рук, так как природа намного тоньше и сложнее любой самой изощренной речи, и из-за бессилия силлогизма в любом случае необходима помощь индукции, но только подлинной и исправленной, для того, чтобы установить как самые общие принципы, так и промежуточные посылки. Ведь силлогизмы состоят из предложений, предложения — из слов, слова же — это знаки понятий; поэтому если сами понятия (которые составляют душу слов) будут плохо и произвольно абстрагированы от реальных явлений, то разрушится и все здание[290]. И даже тщательное изучение последовательности аргументаций или истинности посылок никогда не сможет полностью восстановить положение, ибо ошибка заключена, как говорят врачи, «в первом пищеварении», которое уже не могут исправить последующие функции. Таким образом, немало философов (и среди них некоторые очень известные) имели весьма серьезные и очевидные причины стать академиками и скептиками, отрицающими достоверность человеческого знания и восприятия и утверждающими, что с их помощью можно достигнуть лишь правдоподобия и вероятности. Я не стану отрицать, что некоторым кажется, что Сократ, отрицая достоверность собственного знания, делал это лишь иронически и, скрывая знание, спекулировал им, т. е. отрицал знание того, что ему было заведомо известно, для того, чтобы считали, что он знает и то, чего он в действительности не знал[291]. И даже среди последователей новой Академии, к числу которых принадлежал и Цицерон, идея акаталепсии принималась не очень искренне. Ведь эту школу избрали себе те, кто отличался своим красноречием, для того, чтобы стяжать себе славу умением свободно говорить «за» и «против» любого положения; в результате они сошли с прямого пути, по которому должны были бы двигаться к истине, предпочитая ему приятные прогулки по живописным окрестностям. Однако известно, что некоторые философы как в старой, так и в новой Академии, а еще больше среди скептиков в буквальном смысле восприняли этот принцип акаталепсии. Их главная вина заключалась прежде всего в том, что они клеветали на чувственные восприятия и тем самым в корне подрывали всякое знание. Ведь хотя чувства довольно часто обманывают и вводят в заблуждение, однако в союзе с активной деятельностью человека они могут давать нам вполне достаточные знания; и это достигается не столько с помощью инструментов (хотя и они в известной мере оказываются полезными), сколько благодаря экспериментам, способным объекты, недоступные нашим органам чувств, сводить к чувственно воспринимаемым объектам. Скорее они должны были бы приписать этот недостаток как ошибкам разума, так и его самоуверенности (не желающей считаться с самыми реальными вещами), а также неверным доказательствам и методам рассуждения и умозаключения из чувственных восприятий. Мы говорим об этом не для того, чтобы умалить значение интеллекта или чтобы объявить тщетными все его попытки; наша цель состоит в том, чтобы найти и предоставить интеллекту необходимую помощь, благодаря которой он сможет преодолеть все трудности и раскрыть тайны природы. Ведь ни один человек не обладает такой твердой и опытной рукой, чтобы быть способным провести прямую линию или начертить совершенный круг, тогда как он легко может сделать это с помощью линейки или циркуля. Именно это мы и собираемся сделать; к подобной цели и направлены все наши усилия: с помощью особой науки сделать разум адекватным материальным вещам, найти особое искусство указания и наведения (directio), которое раскрывало бы нам и делало известным остальные науки, их аксиомы и методы. Мы с полным основанием утверждаем, что такая наука должна быть создана.

Это искусство указания (а мы его будем называть именно так) делится на две части. Указание может либо вести от экспериментов к экспериментам, либо от экспериментов к аксиомам, которые в свою очередь сами указывают путь к новым экспериментам. Первую часть мы будем называть научным опытом (experientia literata), вторую — истолкованием природы, или Новым Органоном. Впрочем,