Череп под кожей - Филлис Дороти Джеймс

Но ей это не удалось. Проснувшись, она испытывала беспокойство. Ее мозг занялся кошмарами и тайнами, связанными со смертью Клариссы. Одна картина всплывала за другой, она не хотела их видеть, но они настойчиво появлялись перед ней, разрозненные по времени, но чудовищно четкие: тело Клариссы в атласном халате, тускло светящееся под алым балдахином; Кларисса, которая всматривалась в водоворот Дьявольского котла; стройная Кларисса, расхаживающая по террасе; бледная как привидение Кларисса, стоявшая на пирсе и протягивавшая вперед руки в знак приветствия; Кларисса, стирающая макияж и повернувшаяся к Корделии с одним ненакрашенным и уменьшившимся глазом, взгляд которого был странным, диссонирующим и словно выражал печальный упрек.

Последняя картинка так и стояла у нее перед глазами, как будто рассудок не хотел ее отпускать. В ней было что-то важное, что-то, что ей следовало знать или помнить. А потом ее осенило. Она снова увидела туалетный столик, ватные шарики, перепачканные косметикой, маленькие ватные подушечки, рассыпанные на красном дереве, в пятнах от туши. Кларисса пользовалась специальным лосьоном для снятия макияжа с глаз. Но этих подушечек не было на туалетном столике, когда обнаружили тело. Быть может, она не потрудилась снять макияж. Смог ли патологоанатом установить этот факт, при том что ее лицо так пострадало? Но с какой стати ей смывать пудру и тональный крем, оставляя густой макияж на глазах, тем более если она намеревалась полежать с влажными подушечками на веках? Возможно ли, что она не стерла косметику потому, что ждала посетителя, и именно этот загадочный посетитель сделал это, прежде чем превратил ее лицо в кровавое месиво? И это означало, что она ждала мужчину. Тайным посетителем, вероятнее всего, был именно мужчина. Да, Кларисса слишком переживала за свою внешность, чтобы позволить себе предстать без макияжа даже перед женщиной, только вот женщина, скорее, знала бы о специальных подушечках. Толли, конечно же, знала. А Роума? Роума не пользовалась тушью для ресниц и, учитывая нервозность и нехватку времени, едва ли успела бы изучить все бутылочки на туалетном столике. Вероятнее всего, такую ошибку мог совершить мужчина, за исключением, пожалуй, Айво, который хорошо разбирался в особенностях нанесения театрального грима. Но больше всего ее удивляло молчание Толли. Должно быть, полицейские задавали ей вопросы насчет косметики и уточняли, все ли на туалетном столике выглядело как обычно. А это означало, что Толли решила придержать язык. Почему и ради кого?

Теперь уже было невозможно заставить себя уснуть. В конце концов, Корделия, должно быть, вздремнула, и в следующий раз проснулась почти в четыре часа. Было слишком жарко. Одеяло словно давило на нее бременем неудач, и она поняла, что сегодня больше не заснет. Море шумело громко, как никогда; казалось, сам воздух пульсирует. Ее посетило видение, как будто приливная волна безжалостно плеснула на террасу и попала в гостиную, затопив тяжелый стол и резные стулья, добравшись до картин Орпена и балочного потолка и поднявшись по лестнице. И так продолжалось до тех пор, пока весь остров не ушел под воду, кроме изящной башни, взмывавшей над волнами как маяк. Она лежала в напряжении, ожидая первых лучей солнца.

Наступал понедельник. В Спимуте это рабочий день. Она сможет уехать с острова, пусть даже на несколько часов, посетить редакцию местной газеты и найти вырезку о спектакле с участием Клариссы в год юбилея. Ей нужно было сделать хоть что-то полезное, однако она не надеялась на особый успех или на то, что это действительно кому-то поможет. Ей просто хотелось вырваться на свободу и сбежать подальше от ироничной, полузагадочной улыбки Эмброуза, страданий Саймона, иссушенной стойкости Айво, но больше всего – от полицейских. Она не сомневалась, что они вернутся, однако они никак не могли запретить ей провести один день на материке.

Ей стало казаться, что утро никогда не наступит. Она отказалась от попыток уснуть и вылезла из постели. Натянув джинсы и синюю матросскую фуфайку, направилась к окну и отдернула шторы. Внизу раскинулся розовый сад, последние пышные цветочные головки поникли на своих унизанных шипами стеблях и бледнели в свете луны. Вода в пруду была неподвижна, как расплавленное серебро, и Корделия четко видела пятна зеленых листьев лилий и мягко сияющие лепестки самих цветов. Однако на поверхности плавало что-то еще – черное и волосатое, как огромный паук, который наполовину ушел под воду, но продолжал барахтаться, шевеля и размахивая бесчисленными волосатыми лапами под искрящейся водой. Как завороженная она уставилась на него, не веря своим глазам. А когда поняла, что это, кровь у нее застыла в жилах.

Сама того не осознавая, Корделия вылетела из комнаты. Она, должно быть, нечаянно хлопнула дверью, выбегая, и подумала, что ей может понадобиться помощь. Но ответной реакции ждать было некогда. К тому же другие, должно быть, еще спали. Однако к тому времени как она добежала до двери, ведущей в сад, и налегла на верхний засов, в коридоре послышались приглушенные шаги и смущенные голоса. Вскоре она уже стояла на берегу пруда с Саймоном, сэром Джорджем и Роумой, и перед их глазами предстало то, что она уже видела и опознала, – парик Мунтера.

Саймон сбросил халат и бросился в пруд. Вода доходила ему до плеч. Он схватил ртом воздух и нырнул. Остальные молча наблюдали за происходящим. Едва водная поверхность успокоилась после его резкого вторжения, как на ней появилась его голова, блестящая, как у тюленя. Он прокричал:

– Он здесь. Запутался в проволочной сетке, на которой растут лилии. Не входите в воду. Думаю, я смогу его освободить. – Он снова исчез.

Почти сразу же из воды показалась лысая голова Мунтера, повернутого лицом вверх, а потом и все его тело, распухшее так, словно он плавал в воде несколько недель. Саймон подтолкнул его к берегу, а Корделия и Роума наклонились и потянули за мокрые рукава. Корделия знала, что будет легче вытащить его за руки, но раздутые желтые пальцы вызывали у нее отвращение. Она склонилась над лицом Мунтера и взяла его за плечи. Его глаза были открыты и остекленели, а кожа казалась гладкой, как латекс. Казалось, они вытащили из воды чучело, манекен с набитым опилками туловищем, раскисшим от воды, в нелепом пиджаке. Лицо с отвисшей челюстью, как маска клоуна, будто смотрело на нее в поисках сочувствия и ответа на какие-то свои вопросы. Ей показалось, что изо рта утопленника доносится запах алкоголя. Она вдруг устыдилась омерзения, с которым отвергала эти жалкие человеческие останки, и в порыве сострадания схватила Мунтера за левую руку. На ощупь та напоминала раздувшийся пузырь, бесплотный и холодный. И именно в тот момент, когда Корделия коснулась его руки, она поняла: он мертв.

Они выволокли его на траву. Саймон, выбравшийся из воды, подложил халат под голову Мунтера, запрокинул ее назад и осмотрел его открытый рот в поисках зубных протезов. Их не обнаружилось. Потом он прижался ртом к распухшим губам и принялся делать искусственное дыхание. Все молча наблюдали. Никто не заговорил, даже когда тихо подошедшие Эмброуз и Айво встали рядом. Не слышалось ни одного звука, кроме хлюпанья мокрой одежды, когда Саймон склонялся над ним, и регулярных вдохов-выдохов. Корделия бросила взгляд на сэра Джорджа, недоумевая, почему он молчит. Тот пристально смотрел на обращенное к нему раздувшееся лицо, на полуприкрытые невидящие глаза, словно уже когда-то видел такую картину. В это мгновение сердце Корделии подпрыгнуло в груди, их взгляды встретились, и ей показалось, что она прочла в его глазах предостережение. Ни он, ни она не произнесли ни слова, и она задумалась, понял ли он, что она догадалась. Перед ее глазами возник нелепый образ: комната для музыкальных занятий в монастыре, сестра Хильдегард растягивает губы и выпучивает глаза, словно в пантомиме, потом взмахивает белой дирижерской палочкой и говорит: