Большая книга ужасов – 86 - Мария Некрасова

Я сделала селфи на фоне жизнерадостного плакатика про мытьё рук и ношение масок, попыталась отправить – безуспешно, кто бы сомневался. Докторша высунулась из кабинета, сказала мне «понесли», и мы понесли Саныча в соседний кабинет. Я почти не успела устать: ещё сто раз – и привыкну. Из того кабинета меня опять выгнали, зато позвали двух медсестёр, непонятно откуда: я только сделала селфи с плакатиком про пандемию (опять не ушло), как они возникли в коридоре словно из-под земли. Прошли мимо в кабинет, буркнув «здрасте», я и ответить не успела…

…В этом коридоре я проторчала, наверное, полдня. Успела передумать кучу вариантов, за что Алиса могла на меня обидеться или не обидеться: есть куча других причин уехать раньше, чем думаешь, пожалев мой драгоценный сон… Может, дома случилось что, они и рванули вперёд меня, уверенные, что я догоню более поздней электричкой, как продеру глаза… А я тут.

Через полдня, не меньше, докторша вышла одна, велела идти с ней, и я послушалась, потому что уже ничего не соображала. Она привела к себе в кабинет, села, усадила меня и произнесла фразу, сломавшую мне жизнь:

– Ты его не бросай.

На такие просьбы всегда не знаешь, что отвечать. А ничего, что я живой человек, который хочет домой к маме, а вот этого вот всего, с ножами-домовыми-лешими, он не хочет? Не потому, что он злой, бесчувственный маньяк, который бросает старика одного, а потому, что у старика наверняка найдутся свои родственники, друзья, соседи – чего я-то, в конце концов, я ему кто?

– Не знаю, как принято у вас в Москве, но здесь стариков уважают. У него из живых родственников только сестра, которая не может о нём заботиться в силу некоторых обстоятельств.

– И поэтому это должна делать я? – Она меня разозлила. – Что хоть за обстоятельства-то?

Врачиха загадочно повела головой, мол, не твоё дело, и это уже было за рамками. Значит, сестра не может, а я должна! Да у него просто сломана нога!

– Где она, эта сестра?

Врачиха только пожала плечами.

– Я пойду вызову такси. Мне нужно в город.

– Ну, если у вас в Москве так принято…

Я не стала дослушивать, какую ещё гадость она скажет, прибежала к магазину, вызвала такси, глянула расписание электричек: днём они ходят каждые пятнадцать минут, главное – не попасть в обеденный перерыв. Позвонила домой, там уже с ума сходили, где я, набрала Алису, но та не отвечала. Забежала в дом за рюкзаком.

У поликлиники уже стояло моё такси, куда медсёстры грузили старика. Они думают, я его в Москву повезу?! Я закинула рюкзак в багажник, встретилась глазами со злющей докторшей, которая смотрела на нас из окна, еле сдержалась, чтобы не показать ей язык.

– Я на вокзал, – говорю. – Могу отвезти вас в город, если надо. Я бы не предлагала, но докторша говорит, вы один не справитесь.

– Ерунду говорит! Но в город за лекарством надо, так что я с тобой. А обратно уж как-нибудь сам такси вызову.

Наверное, это нехорошо, но я готова была визжать и прыгать. Всё-таки угрюмый старик бывает сговорчивей гуманной докторши.

* * *

В дороге Саныч больше помалкивал, наверное из-за ноги. Я тоже старалась лишний раз не привлекать внимание, да и слишком была занята мыслями об Алисином отъезде.

Я сидела на переднем сиденье, старик со своей ногой занял всё заднее, и смотрела на дорогу, не видя её. Но чёртово дерево я заметила метров за сто.

– Это что вообще?!

– Опа! Приехали, что ли? – Водитель подъехал, остановился, выскочил из машины, я за ним.

Проклятое дерево всё так же лежало поперёк дороги, как и вчера. Оно было спилено, как и вчера. Оно было толстое, как и вчера. И кто опять не даёт мне уехать?!

Я рванула в лес, завопила: «Кто здесь?!» – но, конечно, никто мне не ответил. Я как вчера пробежалась туда-сюда вдоль дерева и готова была разреветься: как просто невидимый лесоруб нарушает мои планы уже второй раз! Водитель курил и рассеянно пощипывал уже подвядшие листья на огромной ветке.

– Свежак. Сюда ехал – не было…

Он врал. На коре, ближе к низу, где веток меньше, было выцарапано вчерашнее Гариково «нубы».

Молоко, два белых, половинку чёрного, мешок гречки, пакет сахара, лавровый лист. Молоко, два белых, половинку чёрного, мешок гречки, пакет сахара…

Я не составляю списков покупок с тех пор, как осталась без очков. Глупо записывать то, чего не сможешь прочесть. Можно написать и дать список тёте Ире, она сама прочтёт, но старик мне запрещает, с тех пор как т 9 заменил «воблу» на «водку». У него иногда бывают старческие затемнения: то, что тётя Ира здесь ни при чём и не сама водку подсунула, а прочла в моём списке, который телефон изменил сам, – выше его понимания.

Молоко, два белых, половинку чёрного, мешок гречки… Пятно дорожки, ведущей к калитке, совсем заросло зелёными пятнами бурьяна. Уже по пояс, наверное. Ещё чуть-чуть, и дорожку я перестану различать и обязательно обо что-нибудь споткнусь. Жильцы, которые живут с нами, всё время норовят сделать мелкую подлянку: что-нибудь стащить, сунуть под ноги. Однажды я нашла у себя в постели воронью лапу. Я тогда ещё была в линзах. Плюхнулась вечером на кровать с размаху – а она как выскочит из-под подушки. Вообще никакой мистики: я сама заставила её вылететь, когда пошатнула кровать, – но откуда она там вообще? А старик смеялся! Говорил: «Нечего плюхаться на убранную кровать, домовой этого не любит». Домовой, значит, не любит, а жильцы наказывают? Странная логика у этой нечисти, но я привыкла. Что лапа – лапа ерунда.

Молоко, два белых… Пятно нашего забора уже на расстоянии вытянутой руки. Проволока, на которую запирается калитка, так и блестит на солнце. Хорошо, а то в пасмурную погоду приходится нащупывать. Толкнула калитку…

Всё время боюсь попасть под машину, хотя уже давно ни одной не видела. Местные продолжают разъезжаться. Старик говорит, что они ездят по турциям, но это чушь: какие турции в карантин! Я сама здесь оказалась вместо Турции. Думаю, они просто перебираются в город или в деревни поспокойнее. Они же не дураки, они видят, что творится неладное, и боятся и уезжают. Потому что жильцы и правда озверели. Что ни ночь – у кого-нибудь дома погром или что пострашнее. Я знаю, потому что утром хозяева бегут к нам, точнее к Санычу, чтобы помог приструнить нечисть.

Меня он в таких случаях выгоняет в мою половину дома, потому что многие меня стесняются. А чего меня стесняться! Жильцы, тоже мне тайна у людей! Я знаю, что старик даст хороший совет, научит, какой ритуал нужно провести в этом случае, может, быть даст какие травки и велит окуривать помещение на ночь… А однажды он при мне заговаривал зубы! Вот это было настоящее чудо, мне разрешили присутствовать, только тихо.

Дядька с одной из дальних улиц, я его не знаю, пришёл с опухшей щекой и даже говорить толком не мог. Саныч как глянул – говорит: «Садись». Сам он тогда ещё лежал с ногой, гостю пришлось втискиваться на маленькую табуреточку между письменным столом и кроватью. Саныч приподнялся на подушках насколько мог, уставился куда-то сквозь дядьку, сквозь меня и стенку, в такие моменты у него совершенно стеклянный взгляд, и забормотал своё заклинание.