Звезда Cтриндберга - Ян Валентин

Звезда Себа, лежащая на поперечине креста Анх, слегка позвякивала при толчках – опускать цепи совершенно равномерно было, очевидно, невозможно. До пламени очага оставалось не больше метра.

Напряжение возрастало. Елена спустилась еще на одну ступеньку. Сейчас эти два предмета вступят в таинственную реакцию, впервые после 1917 года. Сейчас появятся сферы, о которых говорил Фатер, и шарящий по Северному полушарию луч. Сейчас она увидит событие, составившее единственное содержание ее жизни.

Цепи, чуть покачиваясь, опускались.

Ниже. Еще ниже.

Елена и бритоголовые на лестнице.

Красные губы Эберляйна, выпученные глаза человека-жабы, в них мечется отражение факела.

Последнее, что услышала Елена, – восклицание Фатера. Что-то о Вилигуте и победе еврейской крови.

В следующее мгновение ее ослепила белая молния, сорвавшаяся с решетки со звездой и крестом. Раздался адский грохот. Взрывная волна бросила ее на ступеньки.

В те короткие мгновения, когда ей удавалось вынырнуть из тумана наркотического сна, она слышала стоны и крики о помощи. Но только слева – правая половина ее лица была парализована и ничего не чувствовала. И она вновь проваливалась в небытие – в надежде, что никогда больше не проснется.

Боль была такая, словно барабанную перепонку резали тупыми ножницами. Она попыталась кулаком прижать к уху толстую повязку, но это не помогло.

После того как сестры разбудили ее, она, свернувшись в клубок и судорожно изогнувшись, так и лежала в головном конце бутылочно-зеленой койки – любое изменение положения тела причиняло нестерпимую боль. Краем глаза она видела, как по коридору быстро провозят каталки. Но больных с самыми тяжелыми ожогами после взрыва в северной башне Вевельсбургской крепости здесь не было – их уже перевели в реанимацию.

Уже несколько часов подряд она слышала голос Эберляйна. Она пыталась не слушать, но он говорил и говорил, тщетно пытаясь внести хоть какой-то порядок в наступивший хаос.

Добрая половина его телефонных разговоров была посвящена попыткам понять, что же именно взорвалось в крипте. К тому же он пытался хоть как-то образумить журналистов, которые уже были неуправляемы.

Дюжина известных представителей крупного немецкого бизнеса, совершающих нацистские ритуалы в Schloss Wewelsburg, – уже одно это было из ряда вон выходящей сенсацией. Но дюжина взорванных бизнесменов – это уже новость мирового масштаба. Вся Германия, казалось, была на ногах, несмотря на раннее утро. По телевидению передавали прямые репортажи, постоянно пополняемые свежими новостями из больницы Святого Йозефа в Падерборнском районе Вестфалии.

Все попытки Эберляйна принять во внимание угрозу терроризма, призвать средства массовой информации к лояльности и ответственности только подливали масла в огонь. С каждым новым выпуском новостей версии мощного взрыва в северной башне становились все более дикими.

Но у Елены не было сил размышлять, как же получилось, что крипта северной башни практически перестала существовать. Она думала о другом – не был ли этот взрыв очистительной грозой для ее души.

Словно безвольная кукла, она подчинялась малейшим приказам Фатера. Этот нож… и она знала, что они собирались сделать с Доном Тительманом и женщиной-адвокатом после окончания церемонии.

Взрыв решил все проблемы. Елену тревожило только то, что тело ее продолжало упорно сопротивляться смерти.

Через равномерные промежутки обожженную кожу снимали, и тогда слышались многоголосые душераздирающие стоны. Она услышала разговор врачей – оказывается, держать ожоговую рану открытой очень важно для предстоящей пластической хирургии.

Эберляйн теперь говорил о чем-то с главным врачом – Елена узнала его характерный гнусавый голос. Постепенно до нее дошло, что речь идет о Фатере. Но она и так знала, что с ним.

Старик лежал в реанимации с тяжелыми ожогами, обвешанный шлангами, катетерами и канюлями. От шока сердце его остановилось. Он и умер бы, если бы кому-то не пришла в голову дурацкая идея начать массаж сердца. Но если они захотят, чтобы она, его дочь, навестила отца, им придется волочь ее туда силой.

Боль в слуховом проходе опять стала невыносимой. Она чуть не закричала. Но тут же ей пришла в голову мысль – может быть, это как раз то, что нужно. Может быть, произойдет короткое замыкание и тупые ножницы боли положат конец ее жизни.

Она подняла руку к капельнице и подкрутила колесико регулятора. Посмотрела, как капли раствора морфина превратились в тоненькую струйку, и откинула голову на подушку. Она мечтала об этой волне забытья, которая омоет ее душу и унесет прочь – навсегда.

Он никак не мог успокоиться – уже, наверное, в десятый раз подливал моющее средство и яростно тер крошечный разделочный столик, стараясь расслабить ноги в коленях, чтобы толчки вагона не передавались на руки.

Их вагон был прицеплен последним к товарному составу, покинувшему Мехелен ранним утром и направляющемуся в Берлин. Эва сказала, что пока самое разумное – пребывать в движении. Дон с отвращением думал, что опять придется ехать через Германию, Северный Рейн-Вестфалию, мимо крепости Фонда.

Как бы там ни было, сейчас они направлялись в Берлин, а там надо будет немедленно связаться с Хекс и получить дальнейшие указания. Сестра в таком случае получала в свое распоряжение несколько часов, чтобы в очередной раз вломиться в устаревшую логистическую систему «Грин Карго».

Дон прекрасно знал, что пластиковые бутылки не представляли теперь большей опасности, чем когда он снимал их с полок на складе красителей. И все же он поднял пакет с определенной осторожностью.

– И что мы будем делать с этим? – повернулся он к Эве.

Эва сидела с картой железных дорог Европы на коленях, уютно устроившись в клубном кресле, а на круглом столике рядом лежал атлас мира.

– Выкинь в окно, – сказала она, не поднимая глаз.

Дон посмотрел на стену салона, обитую лакированными деревянными панелями. Ни на какое окно и намека не было.

– A bisel komish, ja, – мрачно буркнул он, – очень остроумно.

– Перестань метать икру, – сказала Эва.

Эти слова она повторяла с той минуты, как им удалось незамеченными пробраться в вагон Хекс. Незамеченными… наверняка кто-то их видел на грузовом терминале, не могли не заметить – вся их одежда была в пыли после взрыва.

Перестань метать икру…

Сам-то он благодарил Бога, что вагон был на месте. Он не особенно серьезно отнесся к словам Хекс, предупреждавшей его о чувствительности взрывчатки. Когда они вошли в вагон, немного белых кристаллов по-прежнему лежали на столе. Он страшно испугался и вылил на стол целый кувшин воды в надежде, что кристаллы тут же растворятся.