Лучшее, что может случиться с круассаном - Пабло Туссет

Подростком я читал рассказ Кортасара, который назывался «Ночь лежа на спине» (думаю, что и по сей день он называется так же). Речь там о типе, который предположительно бредит в жару на больничной койке, то просыпаясь, то засыпая, и во сне ему снится, что его схватило племя чунга, намереваясь принести в жертву своему божеству. Короче: после нескольких трюков, предназначенных, чтобы сбить читателя с толку (на такие штуки Кортасар был мастер), оказывается, что снилась-то ему на самом деле больница, а реальность, которую он видит, когда просыпается, – это жертвенник и племя чунга. Так вот, что-то вроде того случилось со мной той ночью. Когда ко мне возвращались остатки сознания, то я чувствовал, что меня куда-то волокут за руки и за ноги, кладут, потом волокут снова, а когда я опять терял его, мне снилось, что я лежу пьяный в своей кровати и она, как обычно, ходит подо мной ходуном. И то и другое было одинаково неприятно и связано с какими-то резкими болезненными ощущениями, тошнотой, головокружением, но, конечно, гораздо больше походило на сон, чем на реальность. Когда наконец меня бросили на что-то мягкое (в реальности, которую я считал сном), я почувствовал укол в руку, и скоро полный покой сменил все мои мучения. Вплоть до того момента, когда я проснулся с головой, набитой железными опилками.

Когда я открыл глаза и попытался приподняться, железные опилки моментально превратились в удар обухом по левой части головы. Я снова медленно лег, закрыл глаза, которые резал нестерпимо яркий свет, лицевые мышцы свело гримасой – настолько болезненны были глухие удары внутри черепа. Куда хуже, чем любое похмелье. Но мало-помалу свет превратился в простую желтоватую лампочку, зажженную над зеркалом на противоположной стене, и до меня дошло, что головная боль имеет самое непосредственное отношение к припухлости на левом виске. Прошло несколько минут, пока зрение не приспособилось к свету, и я смог выпрямиться на кровати. Я был одет, но кто-то снял с меня ботинки и расстегнул ремень и брюки, рубашка тоже была наполовину расстегнута. Физической боли я не испытывал, кроме той, источником которой был удар по голове; я осторожно ощупал все тело, но обнаружил только несколько легких ушибов и царапины на запястье.

Мне захотелось взглянуть на себя в зеркало и посмотреть, какой у меня вид, но я решил не торопиться. А пока, немного повернув голову, оглядел комнату. Ничего выдающегося: старая больничная койка, справа высокий столик, пара стульев с зеленой обивкой, кушетка, сложенная белая ширма, зеркало с полочкой и умывальником под ним и дверь с квадратным окошком на уровне глаз. На высоком столике лежал мой бумажник, ключи от дома и Багиры, сигареты, зажигалка, кучка денег, каблук и три белые бумажки, в которых, по всей видимости, было что-то завернуто. Где я уже видел этот каблук? Ну да, в гараже частных садов, в руках у Нико. Начиная с этого мгновения, я стал шажок за шажком восстанавливать события своего последнего сознательного часа, пока подошва чьего-то башмака не врезалась в мой левый глаз с реактивной скоростью. Сколько времени прошло с тех пор, я не знал. Воспоминание было как о чем-то, случившемся два или три дня назад, но это не могло быть так давно: я провел рукой по подбородку и по щетине определил примерный срок – сутки. Сознание я потерял в полночь понедельника, стало быть, сегодня вторник, предположительно утро.

Вторник, двадцать третье июня, канун дня святого Иоанна. Веселенькая ночка накануне такого праздника.

Я встал. Все онемело, страшно трещала башка, но передвигаться я мог. Эффект от удара ногой, увиденный в зеркале, был не таким впечатляющим, как можно было предположить, судя по боли: простая розовеющая шишка, от которой физиономию мою немного разнесло влево. Убедившись, что более или менее цел, я проявил интерес к окошку на двери, через которое, вероятно, можно было увидеть, что находится по другую сторону. Но нет: оно выходило в коридор без окон, протянувшийся направо и налево, так что я не мог охватить его взглядом. Замок не имел отверстия для ключа, и я попробовал повернуть щеколду; она подалась, но дверь была заперта снаружи. Я уже подумал было закричать, начать колошматить в дверь, надеясь привлечь внимание того, кто может услышать меня снаружи, но прежде решил пятнадцать секунд поразмышлять. Мой бумажник, а с ним и документы были при мне. В удостоверении личности, пусть и просроченном, значился адрес моих Досточтимых Родителей, а посему, если бы какой-нибудь честный человек нашел меня на улице Гильямет, я лежал бы сейчас в роскошной палате какой-нибудь крутой больницы, и маменька кормила бы меня конфетами с начинкой из водорослей. Возможность того, что я в общественной больнице, тоже исключалась: даже в государственных больницах обстановка не такая скудная, нет такой тишины и безлюдья, не говоря уж о том, что людей с сотрясением мозга не оставляют наедине с сигаретами и кокаином. Значит, попал в переплет. Но подумав еще немного, я понял, что ожидающая меня перспектива гораздо хуже. Если эти гиены вырубили меня на улице, чтобы отдать в руки какому-нибудь злодею, то почему Лопес не уведомил об этом папеньку? Было ясно, что он этого не сделал, так как в противном случае папенька позвонил бы по своему красному телефону, и команда морских пехотинцев уже прибыла бы, чтобы вызволить меня на истребителе Ф-15 со встроенным баром.

Я попытался вспомнить, когда в последний раз видел белый «опель» своих ангелов-хранителей. И тут же вспомнил: это было на Травесере, за квартал от того места, где остановилось мое такси, перед тем как я углубился в лабиринт подземного гаража с Нико. Там они потеряли мой след.

И теперь я один.

Из-за своей дурной головы.

И из-за этих двух придурков.

Каков дальнейший план действий?

Не оставалось ничего иного, как предпринять мозговой штурм, собрав воедино отрывки из фильмов-экшн, смутные воспоминания о приемах ведения боя, которым меня обучали на военной службе, и все штучки Багза Банни, которые мне удалось вспомнить. Через пять минут у меня уже был наготове бесподобный стратегический план. Первым делом надо было немного восстановить физическую и психологическую форму. Для начала я помочился, заметив не обнаруженные ранее из-за основной боли в башке острые болевые ощущения в области мочевого пузыря. Вместо унитаза я воспользовался умывальником, а когда закончил, окружающий мир показался чуть более сносным. Потом я напился мелкими глоточками и умылся, не жалея воды. Потом я испытал обезболивающее действие кокаина и вдохнул добрую понюшку, показавшуюся мне панацеей. Вслед за тем я постарался уничтожить все следы того, что я уже бодрствую и начеку: по возможности вытер умывальник, аккуратно повесил полотенце на прежнее место, положил пакетик с кокой туда же, где он лежал прежде… Стратегия состояла в том, что, если кто-нибудь войдет, я притворюсь, что все еще сплю, и у меня появится возможность застать его врасплох. Но потом мне пришло в голову, что, прежде чем это случится, я услышу шаги в коридоре, так что я позволил себе пока не ложиться и сделать небольшую зарядку, чтобы размять затекшие члены, упражнения, которые здоровые люди обычно делают в фильмах. Сначала я ограничился полумахами руками, исключив все, что предполагало резкие движения головой, но кока оказывала действие, и я отважился на более серьезные растяжки. Ботинки я не надел (я сделал бы это, но это тоже не укладывалось в план), и мне пришло в голову обследовать подошвы моих носков – не запачкались ли они от ходьбы босиком. Когда я лягу на кровать, мои подошвы будут хорошо видны любому вошедшему, и, увидев, что они грязные, он легко догадается о моих махинациях. Я подумал было надеть носки навыворот, пока буду делать упражнения, или перевернуть их так, чтобы пятка приходилась на подъем ноги (что давало преимущество – с максимальной скоростью привести их в исходное положение)… Но моментальный осмотр моих подошв показал, что это ни к чему. Я вечно ломаю себе голову над какими-нибудь наблюдениями, которые кажутся ценными, но потом все равно ни на что не годятся, но коли уж я решил зарядиться положительной энергией, то, мысленно похлопав себя по плечу, постарался, чтобы это мое внимание к деталям по крайней мере способствовало поднятию моего морального духа.