Седьмая жена Есенина. Повесть и рассказы - Сергей Кузнечихин

– Ишь ты как выкрутился. Тогда читани хоть что-нибудь, не думай, что мы такие темные, мы даже Гумилева от Маяковского отличить смогем.

– Мне Гумилев не нравится, очень уж бутафорский он, впрочем, и Маяковский – тоже.

– Вовчик, ты посмотри, какой у тебя родственник, ему Гумилев не нравится, чекистами расстрелянный.

– Они расстреляли не только Гумилева, но стихи здесь ни при чем. Стихи-то по духу вполне чекистские.

Ему захотелось крикнуть: «Да кто ты такой, чтобы рассуждать о Гумилеве?» – но вспомнил, что собирался заночевать в этом доме, сдержался и сказал:

– Лихо загнул мужик. Тогда уж читани свое, покажи товар лицом.

– Нет у меня сегодня настроения читать. И вообще, шли бы вы, ребята, домой. Спасибо, что навестили, только, честное слово, одному хочется посидеть.

Такого поворота он не ждал. Гонят, значит. Снова на мороз. Или еще хуже – к постылой бабенке. Его – сильного, ловкого, умного – выставляют за порог. И кто? Никчемный мужик, возомнивший себя поэтом. До скрежета зубовного захотелось сказать на прощание пару ласковых, да как-то не подворачивалось ничего подходящего. Взял со стола бутылку. Вовчик с готовностью подставил свою стопку. Он даже потянулся, чтобы налить ему, но заметил, что поэт вроде как с усмешкой наблюдает за ним исподлобья, или просто рожа у него такая ухмылистая. Вовчик тянул к нему стопку, а он, неожиданно для себя, перекинул бутылку в другую руку и наотмашь ударил поэта по голове. Потом, уже лежачего, бил ногами, чувствуя, что каждый новый удар становится сильнее.

– А ты что стоишь! – заорал он на Вовчика. – Бей его, гниду, он же презирает нас!

Перепуганный братан схватился за куртку и стал натягивать ее через голову, но ослушаться не посмел, изобразил что-то вроде пинка, но попал по ножке стола. И остановился с поджатой ногой и курткой на голове. Борис захохотал. И тут же нахлынула апатия. Так же неожиданно, как перед этим подкатило бешенство. Не глядя на лежащего на полу, он сел, устало вытянув ноги и налил себе водки. Выпил и впервые за день почувствовал, что на душе у него легко и спокойно.

1

Жидкая, неутепленная дверь хорошо пропускала звук, но он несколько раз переспросил, а они – повторили, что пришли из домоуправления.

– Леонид Валерьевич?

– Предположим.

– А почему такой испуганный вид? Спали?

– От работы отвлекли.

– А звоночек у вас как набат. Не жалеете свою нервную систему.

– Наш, отечественный.

– А что это вы так презрительно об Отечестве? Нехорошо. Критиковать все мастера, а пальцем пошевелить ради собственного блага – лень. Наклейте изоленту на колокол, и звонок сбавит норов. Информация, кстати, печаталась в газете под рубрикой «Полезные советы». Или вы считаете, что от советов никакой пользы?

– Я не читаю газет.

– Странно. Сами пишете, а не читаете. Очень странно.

– Чем, собственно, обязан? У меня, извините, работы много.

– Побеседовать необходимо.

– О чем мы можем беседовать?

– Не через порог же. Не по-христиански как-то. Может, пустите в комнату, на кухню мы не рвемся – знаем, что интеллигентские кухни только для избранной публики.

Не дожидаясь приглашения, они прошли в комнату и заняли оба кресла, оставив хозяина стоять, уселись, закинув ногу на ногу, и примолкли, как бы предоставляя возможность рассмотреть себя. Молодые, улыбчивые, в одинаковых кожаных пиджаках и джинсах с белыми проплешинами, но без босяцких заплат и бахромы.

– Значит, от работы отвлекли?

Вопросы задавал один, тот, что посуше, с богатой мимикой. Спутника его можно было принять за глухонемого или даже немного дебильного, однако мощные плечи и крепкая шея вполне заменяли красноречие.

Перед тем как спросить о работе, сухощавый демонстративно обласкал взглядом пустую пивную бутылку. Но хозяин квартиры выговорил не без вызова:

– Представьте себе – отвлекли.

– Понятно, вдохновение требует допинга. Тем более после вчерашней гастроли. Жену, значит, сплавили на аборт, а сами – в загул. Совесть по убиенному плоду мучит, так, что ли?

– Послушайте, мне кажется, это не входит в компетенцию домоуправления, – начал он довольно-таки резко, но конец фразы получился вялым.

И лицо не осталось безучастным, с него стерлась надменная, почти петушиная вздернутость, появился испуг, но сразу же исчез, и осталась неприкрытая злость.

– Ошибаетесь, уважаемый Леонид Валерьевич, у нас не рядовое домоуправление, а в некотором смысле образцово-показательное. Вы, наверное, уже обратили внимание, что сбор информации у нас поставлен?

– Обратил.

– Приятно общаться с догадливым человеком. – Он сделал паузу и весело спросил: – А вам?

– Не очень.

– Другого я и не ожидал. Но вернемся к информации, чтобы рассеять остатки ваших сомнений. Нам, например, хорошо известно, что тридцатого марта вы читали свои далеко не безобидные стихи студентам университета.

– Они, к вашему сведению, уже опубликованы в альманахе.

– Поздравляем, теперь у нас гласность, свобода слова, но напечатаны пока далеко не все. И между стихами звучали некоторые устные откровения, тоже не бесспорные. Потом вы оказались в общежитии в более тесной компании, не совсем мужской. Но мы не собираемся вмешиваться в вашу семейную жизнь, хотя надо отметить, что чувство благодарности у вас недоразвито.

– Кого я должен благодарить? Вас?

– Нас пока не за что. Я жену имел в виду. Подобрала вас чуть ли не с улицы, пустила в свою квартиру, кормит, одевает, а сама в старье модничает.

– Я тоже зарабатываю.

– Знаем, знаем ваши заработки. Но пусть это останется на вашей совести. Нас больше интересуют некоторые высказывания. Может, напомнить?

Хозяин готов был сорваться на крик, потом горло его дернулось в глотательном движении, и гостям досталось нечто среднее между рыком и стоном.

– Ладно, замнем. Вы, наверное, пытаетесь вычислить источник? Не ломайте голову – их много. И они не иссякнут.

– Это вы умеете.

– Стараемся работать хорошо. Но сюда мы пришли предупредить, чтобы вы поменьше болтали. А то… возьмем, к примеру, Калмыкова…

– А при чем здесь Калмыков?

– Я же сказал – для примера. Пьянствует, мелет разную чушь, а потом обижается, что не печатают. Оттого и не печатают. Стишки-то у него безобидные. Василий Федоров тоже про женские груди сочинял, и ничего – обходилось. А может, и у Калмыкова в столе припрятано нечто крамольненькое?

– Не знаю. Я по чужим столам не шарюсь.

– Другого ответа я и не ожидал. Хотя если честно, я не понимаю, какой смысл вам, серьезному поэту, выгораживать этого матерщинника, стишки для него баловство, денежки, и причем – немалые, он зарабатывает фотоаппаратом.