Великий океан - Иван Фёдорович Кратт

Двадцать один раз прогремели пушки крепости. «Юнона» салютовала таким же количеством выстрелов.

Общее оживление постепенно передалось и Конче. Она успокоилась, отвечала на вопросы, шутила и смело встретила взгляд Резанова.

А затем неожиданно обняла Кристину и поцеловала ее светлые мягкие волосы.

— Тебе весело, Конча, да? — обернулась та радостно и, забыв своего соседа — молоденького лейтенанта, защебетала, глядя на Кончу сияющими глазами. — Ты самая красивая, и ты очень нравишься всем, да? Мы скоро будем танцевать, и я буду тобой любоваться, да? И русские будут танцевать, да?

— Да, Крис. Да...

Танцевали фанданго. Пожилые гости сидели у стен на стульях и диванах, в коридоре впереди любопытствующих индейских слуг разместился оркестр. Множество свечей, облепленных тучами бабочек, освещало разгоряченные лица, белые воротники старинных костюмов губернатора и Аргуэлло, деревянную статую мадонны, золото и серебро позументов, шитье офицерских мундиров, мелькающую пару танцоров в кольце обступившей их молодежи.

Круг то сужался, то расширялся, пара все больше убыстряла движение. Потом музыка стала нежнее и тише, танцоры постепенно сближались и наконец остановились друг против друга. Это были Конча и сосед Кристины — молоденький лейтенант. Девушку почти нельзя было узнать — как преобразил ее танец. Она казалась выше и старше, темные волосы, не скрепленные гребнем, растрепались, побледнели щеки. Слабо улыбаясь и тяжело дыша, она произносила строки куплета:

В темноте я увидела солнце —

Оно было яркое и большое,

И оно пришло издалека,

С островов, которых я, может быть, не увижу...

Партнер отвечал ей тоже стихами, но Конча не слушала их и не глядела на него. Она видела непритворно восхищенный взгляд Резанова, сидевшего рядом с ее матерью, видела, как он склонился к той и что-то сказал, от чего донья Игнасия с благодарностью взглянула на него и опустила веер.

Девушка закончила танец и, оглушенная бурными возгласами одобрения, выскользнула на галерею. Здесь было прохладно и темно, лишь падавший свет из окна зала выхватывал у мрака столбы и перила, увитые зубчатыми виноградными листьями, ветки деревьев. Каменные стены дома приглушали музыку.

Конча прислонилась к стене и несколько минут стояла так, вдыхая ночной воздух. Губы ее были полураскрыты, трепетали веки, сползшая с плеч легкая накидка обвилась вокруг тоненькой гибкой талии. Девушка не пошевельнулась даже тогда, когда раздались шаги и перед нею очутился Резанов. Николай Петрович подошел совсем близко.

— Я боялся, что сегодня не увижу вас, сеньорита. Ваш танец был так прекрасен, и я искал вас, чтобы поблагодарить за него.

Конча, словно пробуждаясь, повернула к Резанову свое лицо.

— Не надо, сеньор Резанов.

Ему показалось, что в глазах ее блеснули слезы.

Резанов умолк. Он шел, чтобы поговорить с ней о записке, пожурить и предостеречь — ведь девушка рисковала навлечь на себя большую неприятность, — но ничего этого не сказал. Он догадывался, что происходит сейчас в ее душе, и хотел уйти.

За стеной снова послышались крики, возгласы, заглушившие оркестр, потом опять донеслись звуки скрипок.

Девушка наконец справилась со своим волнением.

— Слушайте, сеньор Резанов! — она повернулась к нему и, положив руку на расшитый обшлаг мундира, заговорила уже деловито и быстро. — Я обещала мадонне, что буду помогать вам, и потому хотела сегодня вас увидеть. Губернатор получил секретные депеши от вице-короля, читал их монахам. Я не видела их. Кто знает! Может быть, ничего важного, но я думаю, вам надо знать... Я не хотела портить вам праздник. Вы были так веселы. Но не понимаю, как это вышло...

Конча доверчиво посмотрела на него, смутилась, пальцы ее соскользнули с рукава. Затем торопливо покинула галерею.

Резанов возвращался на корабль вдвоем с Хвостовым. Давыдова и Лансдорфа засадили играть в карты, хотя Давыдову хотелось спать, а Лансдорфу — петь, и не отпускали ни на минуту. Николаю Петровичу пришлось оставить их до утра.

Было уже поздно. Ночной туман скоплялся между холмами, медленно сгущаясь и поднимаясь все выше и выше. Ехавший в полусотне шагов позади Резанов не различал ни лошади Хвостова, ни самого всадника. Слышал только стук копыт да пофыркиванье коня. Но Николай Петрович ехал уверенно — дорога всюду ровная, идет под скалами, и до берега рукой подать. Он нарочно не догонял своего спутника, чтобы наедине обдумать еще раз слова губернатора, сказанные при прощанье. Девушка не выдумывала. Ариллага что-то скрывает, хотя в его расположении как будто нельзя сомневаться. Очевидно, подозрительный Мадрид успел прислать инструкции... Но как ни старался Резанов сосредоточиться и думать о делах, мысли все время возвращались к Конче, к маленькой растерянной фигурке на галерее, милому, побледневшему лицу.

Грохот обвала заставил его лошадь вдруг шарахнуться в сторону. Послышался свист и стук сорвавшихся камней. Какая-то фигура мелькнула в тумане среди скал. А затем лошадь упала на бок, тяжело придавив Резанова. Он потерял сознание.

Глава девятая

Из окна комнаты был виден сад. Красные цветы мадроны свисали над карнизом, сквозь росистую зелень олив и яблонь пробивалось нежаркое солнце. Где-то в листве свиристела птица, напоминающая иволгу, жужжал шмель. Прекрасное калифорнийское утро хранило прохладу, тянувшуюся со снежных отрогов Сьерры.

Резанов медленно приподнялся и сел на постели. В ногах еще ощущалась слабость, но головокружение прекратилось, он с удовольствием вдыхал свежий, увлажненный росою воздух. Затем попытался вспомнить подробности ночного происшествия.

Вчера, когда его, окровавленного, притащил Хвостов в президию и он очнулся среди перепуганных испанцев, Николай Петрович плохо соображал, как все произошло, и был рад, что отделался только ушибами. Зато сегодня многие детали всплыли в памяти, особенно одна, поразившая его в момент потери сознания, — мелькнувшая фигура на скале. Он ясно разглядел ее сквозь редкий вверху туман. Вспомнил и расстроенное, нахмуренное лицо старика Аргуэлло, услышавшего про обвал. Двадцать лет существовала эта дорога, и только один раз, во время землетрясения, обрушилась каменная стена. Правда, после зимних дождей камни иногда падали...

Неужели таким образом испанцы хотели от него избавиться? Но он сразу отбросил эту мысль, зная, что в глазах коменданта он был неприкосновенной особой. Безопасность гостя для него вопрос личной чести.

Слабость еще основательно давала себя знать, и Николай Петрович снова опустился на подушки. Все же получилось очень плохо. Губернатор уехал, по существу они ни о чем не договорились. Там, в Ново-Архангельске, считают каждый день, ждут хлеба, а переговоры теперь могут еще больше затянуться. Да и неизвестно, чем все это кончится. Безусловно, у губернатора есть