Зеркало, или Снова Воланд - Андрей Малыгин

Некоторые даже под благовидным предлогом отпросились, а другие просто, побросав работу на свой страх и риск, со всех ног помчались на набережную посмотреть на следы вчерашнего «пожара». Не каждый день такое случается. А вдруг и на их долю что-нибудь да перепадет.

Жорж Бурфетович, подстегиваемый сильными впечатлениями от рассказа соседа — лектора общества «Знание», примчался сюда в половине десятого, но ничего необычного для себя не обнаружил. Набережная как набережная. Все, как и раньше. Правда, народу для этих утренних часов, пожалуй, многовато, да кое-где небольшие импровизированные кучки людей, в центре которых счастливые очевидцы пересказывали взахлеб об увиденном.

Дефилируя мимо одного из спонтанно возникших человеческих островков, Жорж на минутку притормозил и попытался ухватить нить в сбивчивом рассказе некой благообразной гражданки, которая собравшимся вокруг нее ротозеям раздавала весьма занимательные сведения. Поглядывая на окруживших ее сограждан из-под сползших на кончик носа очков и, энергично взмахивая руками, дамочка в первую очередь забросала словами обалдевшего от вина и приводимых ею фактов худосочного мужичка.

— Ой, батюшка, аллюминация-то какая вчерась была-а. Страшное дело, сердешный! Вода-то из-под каменьев вдруг как вздыбится, и в разные цвета, в разные цвета зажигается. А и в небе-то тоже все хлопает да взрывается. Одним словом несусветная аллюминация, милай. Не сумлевайся, чудашенька. Истинно тебе, касатик, говорю!

А впечатлительный мужичонка только хлопал осоловевшими глазами и отрывисто восклицал:

— Да ну? Ешкин кот! Вот это пирамидон, вот это кордебалет, мать моя!

От подобных известий и восклицаний Жорж нетерпеливо крутанул головой и, как норовистый, необъезженный рысак, полетел вперед.

Эх, если только бы вам довелось понаблюдать за лицами и глазами и тех и других! Впечатление непередаваемое! А чему удивляться? Сильные эмоции рождают и убедительные слова, которые в свою очередь способны просто творить чудеса, превращаясь из скудного пересказа в богатое народное творчество. Понятное дело, что язык — инструмент мыслей. Что созрело в голове, то и наружу охотно просится. И пошло, и поехало. Глядишь, и газетчики пронырливые с репортерами тут как тут. Хвать такого информированного свидетеля — и быстренько, быстренько из него фактики и подвытряхнут. Время — деньги. Чем быстрей, тем больше. Сняли с сердешного свидетельские показания, и назавтра из одной правдивой газетки узнаешь, что город подвергся метеоритному дождю. А из другой — не иначе, как нашествию божьих коровок…

Вот тут и раздумывай и ломай голову, а что же все-таки в действительности-то произошло. А уж народ приукрасил, раструбил, разнес…

Да, ну а теперь, дорогой читатель, представь себе, о чем поговаривали люди после всего, что на самом-то деле свершилось…

Одним показалось, что во время салюта и фонтанирования разноцветной воды слышались раскаты гулкого низкого смеха, смахивающего на гром, доносившиеся откуда-то сверху, а другим… А, не будем всего пересказывать, не наше это дело. И, кстати говоря, не трудно заметить, что специфические выражения в рассказе впечатлительной особы чрезвычайно напоминали язык небезызвестной нам Марьи Тимофеевны Чугуновой — того самого стрелка военизированной охраны. Ну, наверное, вы ее еще не забыли. А что, и вполне возможно. Каждый волен препроводить свое свободное времечко как ему заблагорассудится. А уж тем более, когда и времени-то у вас предостаточно, когда одни сутки работаешь, а целых трое, как говорится, проводишь в свободном плавании.

Так вот, наслушавшись диковинных рассказов то ли настоящих очевидцев, то ли уж очевидцев очевидцев, Жорж Бурфетович пребывал в упоительном и редком состоянии вдохновения. Словно капли божественной росы вдруг пролились на него прямо с неба. Он почувствовал внутри себя благородное клокотание рвущегося наружу сердца. Его крупную голову с глубоко посажеными глазами переполняли просто сумасшедшие мысли и до совершенства отточенные рифмы, непременно просившиеся выплеснуться в строки нового литературного произведения, тему которого, правда, еще и сам он пока точно не знал. Мысленно он пытался обращаться то к одной, то к другой поэтической теме, но ничто его до конца не удовлетворяло. Писать стихи о нежной и потаенной страсти он не умел, да и пребывал в совершенно ином расположении духа, когда удары чувственного сердца напоминали удары кузнечного молота, а от серенькой затасканной обыденности тянуло к свежей трагической неизвестности. Хотелось бросить в лицо этим бездарям-людям, наслаждавшимся глупой тишиной и остановившимся воздухом, букет стремительных и хлестких слов, взорвать этот ненавистный его сердцу покой, и Жорж, вынув из кармана блокнот и ручку, начал тут же набрасывать:

Ты ушла от меня куда-то…

Навалилась горой тоска…

Впрочем, вы, может быть, с удивлением спросите: и откуда в простом провинциальном городке, в глубине России взялись такие заграничные имена и фамилии? И будете совершенно правы. Дело в том, что это был лишь поэтический псевдоним молодого человека. На самом же деле его звали гораздо проще — Жорка Буфетов. Или, как его называли знакомые за глаза, просто Буфет.

Писал он или какие-то непонятные, как в далекие двадцатые годы поэты-символисты, стихи, или очень грустные и печальные, можно сказать, черные стихи, где говорилось о сердечных рубцах, страданиях, болезнях и язвах.

Раньше, когда советский строй стоял непоколебимо и крепко, нечего было и думать, чтобы хоть какое-нибудь четверостишие Жорки было напечатано. Но с приходом перестройки и нового мышления, когда, как грибы после дождя, начали появляться и расти разные газеты и газетенки, в паре новых изданий нашлись отпетые смельчаки и тиснули три небольших стиха, которые после редактирования и правки уже выглядели как просто стишочки.

Но дело сделано, слово не воробей, а тем более, если их выпорхнула целая стайка. Они вмиг разлетелись по станицам и головам, заставив некоторых неустойчивых читателей другими глазами взглянуть на их автора. И, естественно и вполне понятно, автора на себя самого. Через самое непродолжительное время Жорка Буфетов как в воду канул, а вместо него неожиданно и интригующе вынырнул Жорж Бурфетович с новым опусом о свободе комнатным цветам.

Окрепнув духом и твердо встав на поэтические ноги, однажды Жорка написал, пожалуй, самое знаменитое свое стихотворение, где, начисто стерев временные рамки, он решил пообщаться с самим Александром Сергеевичем Пушкиным! Трудно сказать, что нарисовало в воспаленном мозгу смелое поэтическое воображение Буфета, но, начав, как и принято, с почтительного «Александр Сергеевич», он в дальнейшем перешел на приятельское «Сергеевич», а потом и вовсе по-родственному назвал его запросто «Сашей». Правда, надо заметить, что стих этот не был пока что напечатан и держался до времени в секрете, но самое ближайшее будущее грозило выплеснуть этот неожиданный подарок на страницы одной из новомодных газет. И по очень большому секрету не только это. Уже было задумано общение с «Мишей Лермонтовым, Сашей Блоком и Сережей Есениным».

Так вот, набрасывая новое стихотворное произведение малой формы, Жорка мучительно подыскивал и тщательно просеивал всевозможные рифмы. И к неопределенному местоимению «куда-то» приклеилось существительное в родительном падеже «солдата», хотя вполне можно было поставить и другое, например, «дата». И размер бы соблюдался, и рифма слушалась бы совсем не хуже, да и по смыслу бы подходило. И звучало, пожалуй, бы так: