Смерть на Невском проспекте - Дэвид Дикинсон

Шапоров сосредоточился, напустил на свое юное лицо вид великой серьезности и, подойдя к тетушкам, очень громко с ними заговорил. Через некоторое время он с пафосом показал в сторону паровоза. Одна из тетушек о чем-то его спросила. Михаил опять принялся кричать и показывать на голову поезда. С ужасом взглянув на трех англичан, почтенные дамы подхватили свою поклажу и убрались из вагона.

— Господи, да что ж вы такого им наговорили, Михаил? — покачал головой Пауэрскорт.

— Увы, мне пришлось им сказать, милорд, что вы трое собираетесь вступить в противоестественную связь прямо тут на скамейке. Я сказал, что это позорное занятие продлится до конца поездки и что их патриотический долг, чего бы это ни стоило, пойти к машинисту и лично сказать ему, какой сатанинский шабаш происходит в управляемом им поезде. Они поинтересовались, почему бы мне самому этого не сделать, на что я сказал, что должен видеть все происходящее, чтобы потом во всех подробностях доложить начальству. Они, бедняжки, ушли, распинаясь, как оскорбительно такое поведение для российских железных дорог и страны в целом.

— Молодчина, — похвалил Пауэрскорт. — А теперь давайте-ка вы трое на крышу!

После того как компания разделилась, сторожевым у двери в вагон стал Рикки-Давид. Стоя на посту, он счел нужным доложить Пауэрскорту, что, по его расчетам, лучшая позиция для разбрасывания снарядов — за одной из скамеек, примерно в конце второй трети вагона. Пауэрскорта тревожило, надолго ли удастся удержать оборону. Кроме того, он опасался, что, передвигаясь по крыше, они окажутся беззащитны. Перестрелка в таких условиях смерти подобна. И еще многое зависит от военной подготовки преследователей. Если они меткие стрелки и опытные убийцы, отряд Пауэрскорта, скорее всего, обречен. Но если это недавние рекруты, обыкновенная шелупонь в мундирах, как говаривал один полковник из старых сослуживцев Пауэрскорта, нервы у них сдадут после нескольких залпов давидовой пращи Рикки и пары точных прицельных выстрелов.

— Они идут, сэр, — ухмыльнулся Рикки, уже настроенный на свою первую битву. — Их женщины задержали. Окружили, что-то втолковывают… — Он примостился за спинкой облюбованной им скамьи, как в амбразуру, глядя в щель между деревянными планками. Пауэрскорт, устроившийся дальше, почти у самой лестницы на крышу и во внешний мир, слышал над головой шаги. Это Джонни, Михаил и сержант перемещались по крыше вагона в голову поезда. Хорошо бы эти шаги не услышали в соседнем вагоне.

Солдат, открывший вагонную дверь первым, был совсем молодой парень, лет восемнадцати, не больше. Мечтал, наверное, в армии найти себе долю получше, чем в глухой деревне. Наверняка и не слыхивал историю про Давида и Голиафа. Камень Рикки попал ему в правый глаз. От боли юному воину показалось, что он ослеп, он схватился за лицо и, скуля, упал на скамейку. Солдат постарше, который шел следом за ним, раскрыв рот, уставился на него в недоумении. Тут и его настиг меткий камешек Рикки, со стуком ударившийся о зубы. Солдат отшатнулся, осел и закрыл телом проход.

— Пора! — воскликнул Пауэрскорт и бросился через открытое пространство. Он знал, что следующим действием нападающих станет огнестрельный залп в их сторону из тамбура. Свой пистолет он заранее отдал телеграфисту, чтобы тот прикрывал его, пока он будет выбираться наружу. Если Рикки того же класса стрелок, как метатель камней, то, надо думать, из пистолета он без промаха попадет в яблочко с двухсот ярдов. Так что теперь Пауэрскорт начал взбираться на крышу, для чего требовалось преодолеть восемь перекладин лестницы. Внизу пока была тишина. Может, военных деморализовали понесенные ими потери и капитан произносит духоподъемную речь.

Оказавшись наверху, Пауэрскорт сделал несколько неуверенных шагов по покатой обледенелой крыше и оценил обстановку. Ничего страшного. Поезд движется со скоростью примерно двадцать пять миль в час. Пошел легкий снежок. Это хорошо, не будет так скользко. Да и расстояние между вагонами не больше четырех-пяти футов, преодолеть которое не слишком затруднительная задача даже для человека, который боится высоты или считает, что крыша поезда с этой точки зрения не уступает небоскребу в Чикаго. И тут до него донеслись звуки атаки. Сначала ружейная канонада, потом приглушенные крики «Ура!». А потом последовали четыре пистолетных выстрела, два вскрика и грохот шагов Рикки Краббе, выбравшегося на крышу. Пауэрскорт подумал, что они выиграли передышку, пока внизу займутся ранеными. А может, другие трое уже мертвы. Перепрыгнув на четвертый вагон, он оглянулся и увидел, что Рикки лежит плашмя и ждет, когда над крышей появится первая голова, чтобы снести ее выстрелом. Телеграфный ключ оказался отличным тренировочным снарядом для боевой подготовки. Именно в этот момент Пауэрскорт впервые ощутил надежду, что они сумеют выбраться из этой переделки. Он выполнил данное ему поручение. Завершил свою миссию. Страшно представить, думал он, делая шаг за шагом, что сказала бы леди Люси, узнай она, что он скачет по обледенелой крыше поезда ночью, зимой, а за ним гонится банда русских военных. И тут вдруг понял, что у леди Люси появилось новое основание быть им недовольной, и значительно более серьезное. Ибо от головы третьего вагона медлительно, не торопясь, двигалась к нему богиня возмездия Немезида. Наверно, Джонни и прочие спустились внутрь вагона раньше, чем эта Немезида начала свой путь наверх.

Капитан Шатилов смотрел на Пауэрскорта, и даже грязные бинты, которыми была замотана его физиономия, не мешали видеть, как он злорадствует, как торжествует.

— Добрый вечер, капитан, — поздоровался Пауэрскорт, от души надеясь, что голос его звучит спокойно. — Отличный, я бы сказал, вечер. Для вас.

Прочно расставив ноги, капитан стоял точно в центре вагона. Сначала он вынул из кармана пистолет, затряс головой и прокричал что-то по-русски. Потом, из другого кармана, достал конечно же кнут и сначала погрозил им врагу, а потом, размахнувшись, несколько раз ударил по крыше. Англичанину показалось, что хвост кнута рассекает воздух с какой-то невероятной скоростью. Затем Шатилов показал на свои часы и правой рукой с кнутом много-много раз описал окружность. Похоже, дело будет небыстрое. Этой пантомимой он сулит мне смерть не раньше чем через неделю, подумал Пауэрскорт. Шатилов проорал что-то еще. Пауэрскорт вспомнил страшные байки про русских преступников, приговоренных к тысяче березовых розог — это называлось «прогнать сквозь строй». Когда, после трехсот ударов, жертва валилась на землю, ее уносили с плаца, но стоило ей оправиться, как наказание возобновлялось с того самого счета, на котором остановилось в прошлый раз. И во второй раз наказуемый, упав, как правило, уже больше не поднимался.

Хотелось бы знать, слышит ли Рикки Краббе свист кнута или вопли Шатилова. Может, ветер относит звуки. А что, если спрыгнуть с поезда, рискнув сломать ногу? Или снег смягчит удар? Он подумал о своих детях и помолился за леди Люси. Ох, не надо было браться за это дело. Хранил бы себе верность английским кафедральным соборам с их трансептами. А капитан между тем наслаждался своей победой и злой судьбиной Пауэрскорта, растягивал удовольствие. И тут Пауэрскорту засияла надежда. Даже что-то большее, чем надежда. Он снова увидел Немезиду, на этот раз идущую по душу капитана Шатилова, если, конечно, тот вовремя не обернется. И тогда, чтобы отвлечь его внимание, Пауэрскорт заговорил и продолжал говорить, не умолкая. Он притворялся, что молит о пощаде. Он упал на колени, просительно воздев руки, и при этом просчитывая в уме то время, которое, с учетом скорости и расстояния, ему придется актерствовать, если он не хочет, чтобы его постигла та же участь, что он предуготовил для Шатилова. Он молил и молил без передыху, изображая раскаяние, и в то же время продумывал, что сделает, когда придет решающий миг. Этот миг был уже близок. Шатилов, злорадствуя, не отрывал от него глаз. Вот! Сейчас! Пауэрскорт рухнул ниц и, как мог распластавшись, всем телом вжался в ледяную крышу вагона. Замковый камень свода каменного моста на полной скорости ударил Шатилова между лопатками, сломав ему спину. Тело бросило на крышу и размазывало по своду, пока оно не свалилось под колеса, и они мяли его и месили, пока не умчались в ночь.