Тест Тьюринга - Александр Петрович Никонов

поскольку особо внимательно не присматривался, а так они для меня все почти на одно лицо, как японцы. Черная чалма, чиркающая о серую матерчатую обивку крыши, то же желтое бессмысленное корыто нью-йоркского такси… Я же не вдумывался в его лицо, когда ехал в аэропорт, не медитировал на него, как всматриваюсь и вдумываюсь в те преступные лица, которые нам показывают снятыми в профиль и фас. В те черно-белые страшные лица я врабатываюсь, я на них фантазирую. А так-то у меня вообще плохая память на лица. Все время спрашиваю жену в гостях, кто это там стоит с рюмкой. Эту мою особенность забывать ненужные лица и помнить нужные лица даже коллеги отметили, и я пытался учить их включаться в людей через лицо, но поскольку сам не очень понимал, как это во мне работает, кажется, никого так и не научил толком…

Я крутил головой, видел знакомые улицы, привычно-бестолковую нью-йоркскую жизнь, и у меня складывалось острое ощущение, что я видел все это буквально вчера, словно никуда не уезжал. Но вместе с тем за минувшую неделю я прожил огромный по насыщенности кусок жизни, который останется со мной. И благодаря которому я изменился, уверен, в лучшую сторону. Я теперь другой. И я буду жить для Нее. И мне это нравится! В этом есть смысл. Высший смысл – жить не просто для других, как полагал Антон, но для близких и родных. Почему я раньше этого не понимал? Даже странно вообще…

Мы въехали в туннель Линкольна, и странное чувство неуезжания снова охватило меня. Может, мне приснилась вся эта Москва с ее математическим институтом? Этот Фридман… Кстати, мне нужно будет позвонить Джейн, сказать ей спасибо и предупредить, что я больше не приду, поскольку не нуждаюсь. И нужно позвонить на службу, сказать, что я готов к труду и обороне, служить и защищать. Что мне сказать лейтенанту, чтобы он перевел меня на бумажную, ненавистную еще неделю назад работу? Или ничего не говорить, и он сам ломает голову, как мне это предложить, чтобы убрать скандальную фигуру подальше от глаз журналистов?..

И пока я над всем этим размышлял, такси, ведомое пакистанцем, подъехало к моему дому, и я увидел опоясывающие двор и до боли мне знакомые желтые ограждающие полицейские ленты.

Глава 10000

– …она бросилась от машины к двери дома, выронив телефон. Его разбило пулей. И даже успела открыть дверь и вбежать внутрь. Он ей не дал закрыть за собой дверь и ворвался внутрь… – рассказывал лейтенант Джек Дэррил, мой начальник, хотя в данную минут даже не начальник, а просто человек, которому ужасно не хотелось говорить мне то, что он мне говорил, но больше было некому, напарник мой был в отпуске, лейтенант оказался на первой линии обороны и выстраивал ради меня этот вал трудных слов.

– Брат?

– Что? А, да. Брат Санала. Кровная месть… Мы тебе не звонили, ты же отца хоронил…

И тут до него дошло, что я с одних похорон приехал на другие:

– Черт… Черт, Алекс… Я даже не знаю…

– Продолжай…

И он продолжил рассказ. Она погибла в тот день, когда я впервые позвонил ей после своего утреннего посталкогольного прозрения, в коем обрел Лену и смысл. И тут же потерял: едва она успела ответить на мой звонок, как он выстрелил, и именно поэтому тот мой звонок прервался. А вовсе не потому, что Лена забыла зарядить телефон. Я только сейчас понял, что подобного быть не могло! Потому что все дни моего отсутствия она всегда волновалась за меня и следила за зарядкой телефона, чтобы не дай бог мой звонок не пропустить. Я же вечно забывал ей звонить! И понял, насколько я нужен ей, а она нужна мне, – и начал беспокойно названивать – только тогда, когда было уже поздно. А теперь я уже никогда ей не позвоню…

– Алекс, мы его возьмем. Федералы уже висят у него на хвосте… – Лейтенант еще что-то говорил, а я думал: да хоть бы вы вообще его никогда не взяли, лишь бы она была жива! Пусть бы он взорвал целый торговый центр, лишь бы она была жива! Пусть хотя бы на год! Пусть бы она прожила хотя бы год – я бы успел отдать ей все долги. Я бы окружил ее такой заботой, какой хотел окружить, мечтая об этом в самолете и все последние дни. Даже больше.

И ничего уже не вернуть.

Я старался не думать о том, что она переживала в последние минуты своей жизни, когда поняла, что уже все. Я старался не думать об этом…

Но видимо, лицо у меня было таким страшным, что Джек даже начал слегка заикаться. Это всегда случалось с ним в пору тяжких эмоциональных потрясений. Ну, что значит, всегда? Я такое видел всего три раза за пятнадцать лет. Сейчас вот четвертый. И каждый раз это были слова, обращенные к женам о смерти их мужей. Только сегодня наоборот.

– Алекс, мы на всякий случай обыскали дом, как положено: там в прихожей были гильзы. Мы постарались все поставить на места, но если что-то сдвинуто, ты не сердись. И… Мы не стали тебе звонить, чтобы ты спокойно вернулся. Не знаю, мне показалось, это правильно. Хотя моя жена говорила, что надо позвонить. Но я бы не смог по телефону… Мне жаль, Алекс. Мы заказали клининг, ребята скинулись. Смыли кровь…

– Спасибо, – механически ответил я. Хотя мне хотелось не разговаривать, а забиться куда-то в самую далекую щель мира, свернуться калачиком, сделаться маленьким и исчезнуть. Меня больше не было. Я был ничем.

А еще я вдруг подумал о том, что мне сейчас нужно будет выйти из кабинета лейтенанта, пройти по всему управлению, теперь уже на выход, опять ловя на себе сочувственные взгляды, и куда-то отправиться. Куда? Туда, где вокруг еще опоясано лентами, которые я так и не сорвал, потому что сразу развернулся и набрал телефон Джека? Куда мне идти? Неужели все-таки домой, где все напоминало о ней и дышало ею, больше чем мной, потому что это был ее любимый дом, она его выбрала и его растила, как цветок. У нее не было детей, собаку я ей так и не купил, дурак, и она заботилась о доме… Я должен буду пройти через прихожую, где она лежала и умирала, наверняка думая обо мне.

Нет. Мне лучше не думать о ее последних секундах, иначе