Княгиня Ольга и дары Золотого царства - Елизавета Дворецкая

– Вы того… Макошь… То есть Феотоке Парфэне да сохранит Приянку, дай ей Господь здоровья, но если вдруг что… – говорила она. – У Ведомы, ее сестры, старшей дочке уже девять лет должно быть – года через три-четыре будет у нас еще для вас невеста.

– Не будем пока об этом, – Эльге не хотелось больше думать о невестах для сына. Пусть ей не видать в семье Зою или сестру ее Феофано, однако при мысли о маленькой девочке из Свинческа, призванной заменить царевну, тянуло на горький смех. – Свирьковна оправится, она молода, духом и телом крепка. Ты ведь помнишь: ее уже хоронили. А кого до времени хоронят, тот два века живет.

Прибыслава в ответ многозначительно опускала углы рта. Она скорее склонялась к мысли, что в этот раз Кощей намерен забрать жертву, однажды от него ускользнувшую.

Но вот уехали обе княгини. Не считая Соломира и его семьи, при Эльге остались лишь Браня и Горяна. Если бы не дела, совсем опустились бы руки от тоски: она и не помнила, когда в последний раз чувствовала себя такой одинокой. Наверное, в то последнее лето, когда жив был Ингвар: тогда судьба разлучила ее и с мужем, и с Утой, и с Мистиной. Святослав жил на Волхове, а Браня была еще младенцем. В то лето Эльга скучала, жаждала, чтобы хоть кто-то из близких вернулся к ней поскорее. Еще не зная, что Ингвара ей суждено увидеть лишь мельком перед разлукой навек.

Пытаясь развеяться, Эльга водила своих двух питомиц гулять по лугам над Днепром. Вечерами девушки из ближних весей собирались на опушке березовой рощи, водили круги и пели песни в ожидании близких уже празднеств Ярилы. Даже до княжьего двора долетали эти голоса. Браня расхаживала перед крыльцом в кружочке из трех Соломировых дочек, совсем еще крошек, и распевала, помахивая березовой веткой:

– Во клугу стоят, – послушно повторяли шепелявые «красные девушки», кому еще много лет оставалось до участия в настоящем ярильском хороводе.

Вышгородские отроки тосковали и вздыхали. Давным-давно между князьями и местными старейшинами положили твердый ряд: отроки на игрища не ходят, с парнями не дерутся и девок не портят. Вот если кто выслужится и разбогатеет настолько, что надумает жениться, тогда милости просим, сватайтесь, мы вам дадим невесту, какую сами выберем. Многие так и делали, и за три-четыре поколения их дворы образовали вокруг детинца несколько улиц. Разбогатевшие оружники частью ходили в воеводах, частью подались в купцы и развозили по Руси товары, доставленные княжьими людьми из греков.

Молодые же пока маялись бездельем, хотя воевода и старался занимать их упражнениями и разными работами, как мог.

– Матушка, так что князь на это лето решил? – то и дело спрашивали Эльгу отроки и их старшины. – Куда пойдем-то?

И довольно скоро, еще до Ярилы Сильного, княжьи замыслы прояснились.

Святослав сам приехал в Вышгород. Людей привел немного: только Икмошину ватагу.

– Ну, что там, в Киеве? – первым делом спросила Эльга, едва обняв сына. – Прияна как?

Святослав явился все в той же рубахе швами наружу: иной «печальной сряды» он не признавал. Но вывернул он рубаху после смерти младенца, и Эльга боялась, не появился ли у него новый повод для «печали».

– Все утихли. Говорят, ты идола своего назад к грекам отправила, – усмехнулся Святослав, но вид у него по-прежнему был мрачный. – Это, я думаю, Свенельдич постарался.

– Жена-то как?

– Лихорадит ее. Не сильно, но так… поколачивает. Честонегова боярыня ее чем-то поит. Ест как младенец: молочка, творожка… Я ей говорю, Ярик больше тебя съедает!

– А дитя как?

– Дитя хорошо! – Лицо Святослава впервые прояснилось.

– Кто за ним смотрит? Может, я бы взяла его пока…

– Нет, Прияна не отдаст. Дивуша смотрит.

Эльга кивнула, успокоенная: Дивуша, жена Асмунда, привыкла глядеть за хозяйством молодого князя и вновь явилась на службу, когда настоящая хозяйка слегла.

– Я могу уже вернуться? Если стихло все.

– Да я думаю, можешь… – протянул Святослав, будто не придавал этому большого значения. Сев на лавку, он зажал ладони меж колен. – Ты мне вот что скажи…

– Что? – с тревогой спросила Эльга.

– Есть чего-то, чего я не знаю? – Святослав поднял голову и пристально посмотрел на нее. – О чем с греками толковали, мне мужики рассказали. – Под мужиками он разумел Мистину, Алдана, Одульва и прочих послов, спутников Эльги. – Но ты говорила с царем наедине, потом с царицей. Что они на самом деле хотят от нас? Почему вы с чем уехали, с тем и вернулись… только и прибытка, что бобров и соболей на твоего идола каменного выменяли?

Эльга сложила руки и глубоко вздохнула, раздумывая, с чего начать.

Вскоре после ее беседы с василиссой Еленой в палатион Маманта явились два посланца от логофета дрома: Родион и Порфирий. Оба носили звания спафариев, и Эльга, зная, что сан этот не из больших, сама к ним не вышла, а велела беседовать Мистине, Алдану и кое-кому из послов. Подчиненные Артемия доложили, что синклит, обдумав и обсудив высказанные архонтиссой Росии пожелания, поручил им передать ей следующее предложение. Василевс и синклит повелят своим посланцам сопровождать людей архонтиссы для переговоров с западными печенегами и окажут помощь в заключении союзного договора, по которому степняки поклянутся не нападать на русских купцов и не тревожить подчиненные киевскому князю земли на то время, что его воины проведут на службе у василевса.

– Кто будет давать нам залоги исполнения этого договора? – спросил Мистина.

– Вы получите заложников от печенегов. И те останутся у вас на все время, пока ваши воины не вернутся в Росию.

– Мы передадим предложения синклита архонтиссе. Возвращайтесь за ответом через день.

Вечером на «верхней крыше» собрался собственный «сиклит» Эльги, состоящий из ее родичей и послов прочих князей. Днем по-прежнему давила жара, не позволявшая покидать мраморную тень палатиона, однако к вечеру теперь наступало облегчение, с моря веяло прохладой.

– А у нас уже снопы возят… – вздыхали послы.

– Первый желтый лист полетел… Глядишь, умиляешься: будто березки плачут, с теплом прощаясь.

– Журавли летят, курлычут…

– И гуси клиньями – смотришь и мнится, будто сими клиньями и тебе боги путь кажут в дальние края…

– Эк без леса-то жить тоскливо! – воскликнул Зорислав, посол князя Видяты из Шелонь-городца. – Тут одни скалы, да кусты, да пустыри – тьфу! Не деревья, а срам один. Верите, всяку ночь мне бор сосновый снится…

По лицам послов было видно: они не только верят, но и сами скучают по родным лесам, даже если и не все осознают это.