Прирожденные лжецы. Мы не можем жить без обмана - Иэн Лесли

Бенджамен Констан был красив и статен, ученость нисколько не мешала ему иметь славу лихого и азартного картежника и просто неудержимого бабника. Ему не раз приходилось драться на дуэлях с почтенными рогоносцами, женам которых он смог вскружить голову. Между прочим, иногда ему приходилось отстаивать свою честь по многу раз за неделю, так как у философа была привычка заводить сразу несколько интрижек в одно время. Как бы там ни было, главной любовью его жизни стала мадам де Сталь, известная писательница, светская львица и гранд дама всего европейского общества. На протяжении десяти лет между ними был бурный роман, которым интересовался весь высший свет.

После встречи в Швейцарии, которая произошла в 1795 году, мадам де Сталь забрала своего любовника (кстати, Констан был на год младше нее) в Париж, где представила его нескольким высокопоставленным персонам, которые и дали Констану дорогу в политическую и интеллектуальную жизнь культурного центра того времени.

Констан написал статью, в которой подверг сомнению вопрос об «убийце у дверей» в интерпретации Канта. Для него это был не просто теоретический спор. Париж пережил страшные дни террора, последовавшие за Французской революцией. Сотни людей погибли, тысячам грозила смертельная опасность. К моменту прибытия Констана обстановка была относительно спокойной, но страх перед «убийцей у дверей» у многих еще не прошел.

Жизнь в состоянии, которое биограф Констана Стефен Холмс назвал «массовой истерией», подтолкнула швейцарца к размышлениям о том, должен ли человек врать, чтобы спасти своего друга и единомышленника, или же лучше сказать правду, которая, возможно, спасет его собственную жизнь и жизнь членов его семьи. (Не исключено, что, размышляя на эти темы, Констан думал о неприятных ситуациях, в которые он мог попасть во время очередного бурного романа.)

По словам Холмса, для Констана «мысль о том, что один человек может объявить всему миру вечность и неизбежность лжи, казалась просто абсурдной». Но в то же время, по замечанию самого философа, «презумпция правды, выраженная в моральном запрете на ложь, невозможна в обществе и опасна для него, особенно если этот принцип будет приниматься всеми и безоговорочно». То есть, не обеляя ложь, Констан считал, что в некоторых случаях она все-таки необходима. Понимал он и то, что из-за нее человек может лишиться жизни. Тем не менее ему не хотелось оставлять вопрос о моральных аспектах, связанных с приятием или неприятием лжи, закрытым. Ведь любая мораль, по его мнению, должна не только существовать, но и оправдывать себя в реальности.

Париж сыграл немаловажную роль в формировании его взглядов: на глазах Констана город приходил в себя после террора якобинцев и термидорианцев, во время которого абстрактные и теоретические принципы стали в буквальном смысле вопросом жизни и смерти. Ложь всегда была неотъемлемой частью человеческого существования, но в такой обстановке она в прямом смысле стала залогом выживания. В то время лучшие философские идеи, как никогда раньше, были близки к осуществлению. Люди верили, что признание основных прав и свобод человека, гарантом которых выступает парламент, изменит их жизнь к лучшему, и они наконец-то смогут заснуть спокойно, не опасаясь услышать громкий стук в дверь. Никто не хотел умирать на плахе за ложь под присмотром высокопоставленных лжецов.

В 1797 году Кант ответил на вызов Констана, написав эссе под названием «О мнимом праве лгать из человеколюбия». Он твердо придерживался своей позиции, считая ложь аморальной и недопустимой, даже когда у дверей стоит потенциальный убийца. И он с презрением относился к идее, что из универсального морального принципа, запрещающего ложь, могут или должны быть исключения. Подобные исключения Кант считал пагубными, так как, если все начнут лгать, «убийцы» просто перестанут верить словам тех, кто находится у них на подозрении, а это явно не доведет до добра. Поэтому следует придерживаться одной линии, и линия эта освещена мерцанием священной правды.

Получается, по мнению Канта, некоторые принципы важнее любого друга…

* * *

Спустя двести лет после этого спора профессор Канг Ли заинтересовался формированием отношения ко лжи и обману в странах Запада. В настоящее время Ли является гражданином Канады — он прожил в Торонто более двадцати лет. Тем не менее он вырос в Китае, а потому до сих пор не перестает удивляться нравам страны, в которой живет. Его поражает сила, с какой люди на Западе порицают ложь. Средства массовой информации неустанно называют политиков лжецами, проповедники с церковных кафедр и трибун порицают любой обман, учителя и родители в один голос твердят детям о том, что врать нельзя. Но Ли не сомневается в том, что абсолютно все люди лгут. Более того, так называемая «белая ложь» не порицается, а, напротив, только приветствуется, ее границы год от года расширяются, что противоречит здравому смыслу[59]. Именно этот вопрос заинтересовал профессора больше всего. Он решил выяснить, откуда происходит возрастающее общественное лицемерие.

Канг Ли был воспитан в среде, где сложилось совершенно другое отношение ко лжи и обману. «В Китае, как и в большинстве стран Востока, — говорит он, — ложь не порицается так однозначно; люди понимают, что существуют определенные обстоятельства, в которых не обойтись без обмана». Дебаты на эту тему там не так распространены, как на Западе; обман воспринимается как нечто естественное и присущее всему человечеству. Отношение к правде тоже не так однозначно. Если она может навредить, то такая правда считается не менее неприятной, чем ложь. Это отношение помогло Ли сформировать гипотезу: западный запрет на ложь сформировался на основании повышения уважения к индивиду, в то время как на Востоке такие вопросы неразрывно связаны с гармонией в социальной группе.

В 2001 и 2007 годах Ли проводил эксперименты, целью которых было сравнить отношение детей из Канады и Китая ко лжи и обману. Дети с североамериканского континента выросли в обществе, воспитывающем в человеке стремление к персональным достижениям, самоуважению и определенной амбициозности. Индивидуальные права и свободы занимают ключевое положение в отношениях между людьми. Такое мироощущение формировалось под влиянием идей Декарта, Томаса Джефферсона, Майкла Джордана и многих других значительных исторических личностей. Что касается детей из Китая, то они растут и воспитываются в совершенно другой среде. Культурные традиции этой страны признают примат Da Wo («большого „я“», то есть коллектива) над Xiao Wo («маленьким „я“», то есть над индивидуальностью). При этом стоит отметить, что такие взгляды сложились не столько под влиянием коммунистической идеологии, сколько под воздействием религиозной, философской и конечно же культурной традиций Китая.

В первом исследовании, проведенном Ли, китайским, тайваньским и канадским детям в возрастном промежутке от семи до одиннадцати лет читали четыре коротенькие истории. В двух из них главные герои — дети — совершают хорошие поступки, в двух других — плохие. Когда учитель задает вопросы по поводу того, что они совершили, дети, герои историй, отвечают либо правдиво, либо обманывают. В первой истории ребенок врет о своем плохом поступке (просто говорит, что не совершал его), во второй герой скрывает, что совершил хороший поступок. В двух других историях дети говорят правду.